Я выучила французский благодаря словарю и книгам на ее полках. Начала с самых тонких и переходила с романа на роман. Все эти чудесные книги столько рассказали мне о жизни и мире. Все собралось на ее деревянных полках. Европа, Африка, Азия, Америка. Страны, ароматы, атмосфера, культура. И люди. Они жили в абсолютно разных мирах и по-прежнему были такими похожими. Полными тревог, сомнений, ненависти и любви. Как и все мы. Как Йёста. Как я.

Я могла бы остаться там навсегда. Мое место было среди книг, где я ощущала безопасность. Но, к сожалению, это продлилось недолго.

Однажды по пути домой от мясника с корзинкой свеженарезанной мясной закуски меня остановили на улице. По одной причине. Сегодня, когда мое сгорбленное тело и морщины на лице скрывают все следы красоты, приятно это признать: когда-то я была очень красивой.

Из машины, что остановилась посреди интенсивного движения, выбежал мужчина в черном костюме. Он обхватил руками мою голову и посмотрел прямо мне в глаза. Мой французский был далек от идеала, и он говорил слишком быстро, чтобы я что-то поняла. Что-то вроде того, как он хотел меня. Я испугалась и вырвалась из его хватки. Побежала как можно быстрее, но он последовал за мной на машине. Она медленно ехала прямо у меня за спиной. Оказавшись у дома мадам, я вбежала внутрь и захлопнула за собой дверь. Защелкнула каждый замок.

Мужчина стал стучать в дверь. Стучал и стучал, пока сама мадам не подошла открыть. Она выругалась на меня по-французски.

В тот самый момент, как она открыла дверь, ее тон изменился, и она тут же пригласила его войти. Смерила меня взглядом и жестом попросила исчезнуть. Она выпрямилась и расхаживала вокруг него, словно он королевских кровей. Я ничего не понимала. Они прошли в гостиную, но через несколько минут она выбежала ко мне на кухню:

– Умойся, выпрямись! Сними этот фартук. Mon dieu, месье хочет тебя видеть.

Она обхватила мое лицо, положив на одну щеку большой палец, на другую – указательный. Сильно пощипала несколько раз, чтобы кожа раскраснелась.

– Вот так. Улыбайся, моя девочка. Улыбайся! – прошептала она, толкая меня перед собой.

Я заставила себя улыбнуться мужчине в кресле, и он сразу поднялся. Изучил меня с головы до ног. Посмотрел в глаза. Провел пальцем по коже.

Проверил наличие жира на стройной талии. Со вздохом проверил мочки ушей и слегка ударил по ним пальцами. Он изучал меня молча. А потом попятился и снова сел. Я не знала, что мне делать, поэтому стояла и смотрела в пол.

– Oui! – наконец сказал он, поднеся руки к лицу. Опять поднялся и покрутил меня. – Oui! – повторил он, как только я остановилась.

Мадам радостно захихикала. А потом произошло кое-что странное. Она пригласила меня сесть. На диван. В гостиной. Вместе с ними. Улыбнулась, заметив мои огромные глаза, и уверенно махнула на диван, словно демонстрируя, что она говорила серьезно. Я присела на самый краешек, колени вместе, спина прямая. Разгладила ткань черного платья, которая помялась в том месте, где был повязан фартук, и внимательно вслушивалась в быстрый обмен на французском. Те немногие слова, что я поняла, никак не объяснили ситуацию. Я все еще не знала ни кто сидел в кресле напротив меня, ни почему он был таким важным.

– Это Жан Понсард, моя девочка, – вдруг сказала мадам на шведском с примесью французского. Как будто я должна знать, кто он. – Он – знаменитый модельер, очень известный. Он хочет, чтобы ты работала манекенщицей для его одежды.

Я удивленно вскинула брови. Манекенщица? Я? Я едва знала, что это за слово. Мадам посмотрела на меня с горящим в ее зеленых глазах ожиданием.

Ее рот был слегка приоткрыт, будто она хотела ответить за меня.

– Ты разве не понимаешь? Ты будешь знаменитой. Это мечта любой девочки. Улыбайся!

Ее раздражение из-за моего молчания было настолько осязаемым, что я вздрогнула. Она покачала головой и фыркнула. А потом приказала мне собирать вещи.

Час спустя я сидела на заднем сиденье машины месье Понсарда. В мешке, закинутом в багажник, лежала лишь одежда. Никаких книг. Я оставила их у мадам.

Тогда я в последний раз видела ее. Намного позже я узнала, что она спилась до смерти. Ее обнаружили в ванне. Утонувшей.

– Потому что она веселая и добрая девчонка, и так говорим мы все… – Дорис умолкает посреди песни. – Точнее, и так говорю я! С днем рождения, дорогая Дженни!

Она продолжает петь, глядя на экран и на улыбающуюся женщину. Как только песня заканчивается, дети Дженни хлопают.

– Чудесная Дорис! Большое спасибо! Поверить не могу, что ты всегда помнишь.

– Как я могла забыть?

– Вот я и думаю, как ты могла? Просто подумай… Когда я появилась в твоей жизни, все круто изменилось, верно?

– Нет, моя дорогая, моя жизнь тогда стала богаче. Какой ты была милой! Послушная, смеялась в своем манеже.

– Думаю, у тебя неправильные воспоминания, Дорис. Я не была послушной. Все дети трудные. Даже я.

– Не ты. Ты родилась маленьким ангелом. На твоем лбу было написано «послушная», это я точно помню.

Она подносит руку к губам и посылает воздушный поцелуй, и Дженни со смехом притворяется, что ловит его:

– Наверное, я была очень милой, когда ты приходила, ты была мне нужна.

– Да, полагаю, так и было. И ты была мне нужна. Мы обе нуждались друг в друге.

– И сейчас нуждаемся, к твоему сведению. Ты можешь запрыгнуть в самолет и прилететь?

– Уф, глупышка, конечно же не могу. У тебя уже был торт?

– Нет пока. Вечером. Как только дети вернутся с факультативов. За полчаса до сна. Вот тогда мы его и съедим.

Дженни усмехается:

– Тебе точно надо поесть. Исхудала. Ты правильно питаешься?

– Дорис, я искренне считаю, что с твоими глазами что-то не так. Ты разве не замечаешь мой спасательный круг?

Она гладит себя по животу и охватывает пальцами жировую складку.

– Я вижу перед собой худенькую красивую маму троих детей. Не надо сейчас еще ко всему прочему садиться на диету. Ты идеальна. Немного тортика не повредит.

– Ты всегда умела врать. Помнишь, я ходила на танцы и мое платье было слишком маленьким? Оно так обтягивало, что разошлись швы. Но ты сразу нашла решение проблемы – повязала вокруг талии тот красивый шелковый шарфик.

Глаза Дорис сияют.

– Да, я отлично это помню. Но тогда ты действительно была немного пухлой. Это было, когда этот темненький и красивый парень… Как его звали? Морган? Майкл?

– Маркус. Маркус, моя первая любовь.

– Да, ты так грустила, когда он с тобой расстался. И ела на завтрак шоколадное печенье.

– На завтрак? Я постоянно его ела. Весь день! Прятала его по всей своей комнате. Как алкоголик. Шокоголик. Господи, мне было так грустно. И я стала такой толстой!

– К счастью, потом ты познакомилась с Вилли. Он привел тебя в порядок.

– Не уверена насчет порядка. – Она показывает на кухонный стол и кучи газет, грязных стаканов и игрушек.

– Ну, ты хотя бы не толстая, – улыбается Дорис.

– Да, ладно, я знаю, к чему ты клонишь, – смеется Дженни. – Я не толстая. Не настолько.

– Нет, на самом деле. Так звучит лучше. Где Тайра? Спит?

– Спит? Нет, этот ребенок не спит. Она здесь.

Дженни наклоняет экран, чтобы Дорис увидела малышку. Ее пристальным вниманием завладела ярко раскрашенная кастрюля, с которой она играет.

– Привет, Тайра, – улыбается Дорис. – Чем занимаешься? Играешь? Какая у тебя хорошая кастрюля!

Девочка улыбается и трясет кастрюлей в воздухе, отчего ее содержимое громко грохочет.

– Так она немного понимает по-шведски?

– Да, конечно. Я с ней разговариваю только на шведском. Почти. И она смотрит шведские детские шоу в Интернете.

– Это хорошо. А как насчет остальных?

– Средне. Я говорю им на шведском, а они отвечают на английском. Не знаю, сколько шведского они запоминают. Я сама начала забывать некоторые слова. Это нелегко.