Как только мадам вышла из комнаты, я встала у шкафа и просматривала имена знакомых авторов в поисках знакомых мне. Джонатан Свифт, Руссо, Гёте, Вольтер, Достоевский, Артур Конан Дойл. Имена, о которых я лишь слышала, все они были здесь. Книги, полные идей, о которых я слышала, но которые не понимала. Я достала с полки одну из них и увидела, что она на французском. Они все на французском. Я изможденно рухнула в кресло и пробормотала несколько известных мне слов. Bonjour, au revoir, pardon, oui. Я устала от поездки и всего, что видела. У меня слипались глаза.

Я проснулась, когда мадам накрыла меня вязаным покрывалом. Я закуталась в него. В одно из окон задувал ветер, и я поднялась, чтобы закрыть его. А потом села писать письмо Йёсте, ведь дала себе обещание сделать это, как только приеду. Я собрала все свои первые впечатления и кратко записала их, насколько позволил скудный язык тринадцатилетней девочки. Звук моих шагов по перрону, окружавшие меня запахи, дети с хлебом и цветами, уличные музыканты во время поездки на машине, Монмартр. Все.

Я знала, что он захотел бы об этом услышать.

– На следующей неделе у вас новенькая. Временная сотрудница. – Ульрика отчетливо произносит каждое слово, слишком громко. – Я уезжаю на Канарские острова. – Она пытается отодвинуться, но Ульрика не отстает и говорит еще громче: – Так здорово просто сбежать на некоторое время и отдохнуть. Для детей есть детский клуб, поэтому мы сможем расслабиться под солнцем, лежа на шезлонгах. Солнце и тепло. Представьте это, Дорис. Весь путь до Канарских островов. Вы же там никогда не бывали?

Дорис наблюдает за ней.

Ульрика небрежно и наспех складывает постиранные вещи, сминая рукава ее кофт. Складывает все стопкой. Стопка растет, а слова все льются из ее рта:

– Место называется Маспаломас. Может, и популярно среди туристов, но отель очень хороший. И недорогой. Всего на тысячу крон дороже того, что был куда хуже. Детишки смогут весь день играть в бассейне. И на пляже. Там очень хороший большой пляж, с огромными песчаными дюнами. Песок доносит ветром с самой Африки.

Дорис отворачивается и выглядывает в окно. Берет лупу и ищет глазами белку.

– Вы, старики, считаете нас сумасшедшими, постоянно куда-то летающими. Моя бабушка всегда интересуется, зачем я уезжаю, когда и дома так хорошо. Но это весело. И детям полезно повидать мир. Не так ли, Дорис? Вещи сложены. Пора принимать душ. Готовы?

Она натянуто улыбается Ульрике, опускает лупу и кладет ее на стол, на свое выделенное место, и слегка поворачивает, чтобы та легла под правильным углом. Белка так и не вернулась. Интересно, где она? Что, если ее переехала машина? Она всегда бегает туда-сюда по дороге. Дорис подпрыгивает, почувствовав впившиеся в подмышку пальцы Ульрики.

– Один, два и три-и-и!

Ульрика быстро помогает ей подняться и некоторое время держит ее за руки, пока не пройдет головокружение.

– Сообщите, когда будете готовы, и мы медленно направимся в ваше собственное спа.

Дорис бессильно кивает.

– Представьте, если бы у вас дома было настоящее спа. С джакузи, массажем и косметическими процедурами. Это было бы нечто, да? – Ульрика тихо посмеивается над своей фантазией. – Я куплю вам на отдыхе маску для лица, а когда вернусь, немного поухаживаю за вами. Будет весело.

Дорис кивает и с улыбкой слушает болтовню Ульрики, воздержавшись от комментария по поводу грубого прикосновения.

Когда они доходят до ванной, она поднимает руки и позволяет Ульрике снять с нее кофту и брюки, обнажить ее тело. Осторожно заходит в душевую кабинку. Присаживается на краешек высокого белого стула с перфорированным сиденьем, который она получила от медицинской компании. Она подносит лейку душа ближе к телу и поливает себя теплой водой. Закрывает глаза и наслаждается ощущением. Ульрика уходит на кухню. Она увеличивает температуру и сутулится. Бегущая вода всегда оказывала на нее успокаивающее воздействие.

Я нашла особенное место. Открытую площадь недалеко от дома. На площади Эмиля Гудо стояли скамейка и симпатичный фонтан: четыре женщины держат над головами свод. Фонтан излучал силу, и мне нравилось слушать, как вода с журчанием стекала по длинным до лодыжек платьям. Это напоминало мне о Стокгольме и его близости к воде. В Париже единственная река – Сена, но она находилась на расстоянии от Монмартра, и до нее было сложно добраться в связи с тем, что работа в квартире мадам для меня всегда находилась. Вот почему фонтан в центре площади стал моим пристанищем.

Иногда я ходила туда днем, пока мадам спала, и писала письма Йёсте. Мы часто отправляли друг другу письма. Я кратко описывала ему все, по чему он скучал. Люди, еда, культура, места, пейзажи. Его приятели-художники. Он в ответ описывал мне Стокгольм. То, по чему скучала я.

Дорогая Дорис!

Написанные тобой истории стали для меня эликсиром жизни. Они придают мне смелости и сил создавать. Я теперь рисую, как никогда раньше. Постоянный поток образов в твоих словах позволил мне увидеть окружающую меня красоту. Вода. Здания. Моряки на причале. Я так по этому скучал.

Ты так хорошо пишешь, мой друг. Возможно, однажды станешь писателем. Продолжай этим заниматься. Если хоть чуточку почувствуешь, что это твое призвание, никогда не отказывайся от этого. Мы рождены для творчества. Нам выпала честь быть наделенными этой высшей силой. Я верю в тебя, Дорис. Верю, что в тебе таится способность создавать.

Сегодня льет дождь, который так сильно стучит по брусчатке, что даже здесь, на третьем этаже, я слышу этот грохот. Небо здесь такое серое и тяжелое, что я боюсь, как бы оно не поглотило мою голову, если я выйду на улицу. Поэтому остаюсь в квартире. Рисую. Думаю. Читаю.

Иногда я вижусь с другом. Он приходит ко мне. Я боюсь погрузиться в бездонную депрессию, что сопровождает позднюю шведскую осень. Темнота никогда не влияла на меня так сильно, как сейчас. Часто представляю себе красивую парижскую осень. Теплые дни. Яркие цвета.

Используй свое время разумно. Знаю, что ты скучаешь по дому. Пусть ты никогда не упоминала об этом, я чувствую твою тревогу. Наслаждайся моментами, которые тебя окружают. У твоей мамы и сестры все хорошо, так что не волнуйся за них. Надо мне будет сходить к ним, чтобы в этом убедиться.

Спасибо за ту силу, что дают мне твои письма. Спасибо, милая Дорис. Пиши еще.

Я сохранила все его письма. Они лежат в маленькой железной коробке под кроватью и следуют за мной всю жизнь. Я иногда перечитываю их. Думаю о том, как он спасал меня в течение первых месяцев в Париже. Как придавал мне смелости находить положительное в этом новом городе, который так был не похож на мой дом. Как заставил замечать все, происходящее вокруг меня.

Я не знаю, что он сделал с моими письмами, возможно, сжег в камине, перед которым часто сидел, но я помню, что писала. Все еще помню детали парижских образов, что подмечала для него. Желтые листья, опадающие на уличные мостовые. Холодный ветер, задувающий в трещины вокруг окон и пробуждающий меня ночью.

Мадам и ее вечеринки, на которых присутствовали такие художники, как Леже, Архипенко и Розенберг. Дом 86 по улице Нотр-Дам в Монпарнасе, где когда-то жил сам Йёста. Я прокралась внутрь, чтобы посмотреть, на что похож лестничный пролет, и описала ему каждую деталь. Написала все имена на дверях. Ему это понравилось. Он все еще знал многих, кто жил в этом здании, и скучал по ним. Я написала про мадам, что она уже не закатывала столько вечеринок, как в Стокгольме, и предпочитала бродить по ночам по Парижу, выискивая, чтобы соблазнить, новых художников и писателей. Что по утрам она спала дольше, вследствие чего я успевала почитать.