Слезы сами хлынули из моих глаз, заливая стекла очков и без того заляпанные дождем. Через двойную призму воды, искаженный огнями фонарей и вывесок мир окончательно потерял очертания, и лицо Снейпа поплыло перед моим взором. Я увидел вновь, как из разорванного горла хлещет кровь, и нити его воспоминаний стекаются в тонкий флакон.

Я рыдал и завывал как Плакса Миртл, слегка раскачиваясь и цепляясь за собственные колени.

— Как его звали, Гарри?

— Северус. Вот такое странное имя. Северус.

— Давай, за Северуса. Он, похоже, был парнем что надо, — сказал Джесс и сунул пакет с бутылкой мне в руки. — И погиб как настоящий солдат.

— Угу. За Северуса, — сказал я, и, отсалютовав бутылкой призрачному остроносому профилю, перевернул ее в рот.

Из бутылки не вылилось ни капли. Она была безнадежно пуста. Я вытащил ее из пакета и рассмотрел на свет. Ни следа жидкости. Мы прикончили всё.

— Он никогда не любил находиться в компании. Даже на собственных поминках, — криво усмехнулся я и с размаху запустил бутылку в ближайшее дерево. С громким звоном она разлетелась, укрыв мелкими, сверкающими в лучах фонарей осколками, мощеную дорожку.

— За Северуса Снейпа, — пробормотал я и опустил голову на плечо своего спутника.

Он придерживал меня за плечи теплой рукой, а я, кажется, пропитал своими слезами и соплями всю его куртку. Когда я сам перестал напоминать себе Плаксу Миртл и смог наконец-то дышать не так рвано, он убрал руку и слегка отстранился, внимательно глядя на меня. Я засуетился под его пристальным взглядом, захлопал себя по карманам в поисках чего-то, чем можно стереть разводы со стекол очков. Не найдя даже завалящего платка, я задрал свитер и потянув из-под ремня край футболки начал сосредоточенно протирать очки.

И вдруг он сказал:

— А меня в школе дразнили Джессикой. С первого дня.

И тут я заржал. Я хохотал, переломившись пополам и стуча рукой по краю скамьи. Остатками разума я понимал, что это опять истерика, но остановиться не мог. Даже вспорхнувшая стая мелких птичек, переполошенная шумом, вызвала во мне очередной приступ смеха. Он немного помедлил и врезал мне кулаком аккурат в левую скулу. Мои зубы лязгнули, я захлебнулся, и в голове просветлело.

— Пойдем, найдем такси. Тебе пора домой, — спокойно сказал Джесс.

— Спасибо, — совершенно искренне сказал я, потирая щеку.

— Дома лед приложишь, — посоветовал он.

— А как твое полное имя? — поинтересовался я.

— Джастин. С Джессом мама постаралась.

— А я все еще Гарри, — сказал я, вставая.

— Вот и славно, — кивнул он, и мы направились к дороге.

Не пройдя и десяти шагов, он остановился и с сомнением произнес: — Не хочу опять дергать… Мне просто интересно. Какая же у тебя такая специальная специализация?

Я слегка подумал, подбирая слова:

— Скажем так: специалист по обнаружению и устранению особо опасного преступника. Одного конкретного врага. Меня с детства готовили, чтобы убить именно его. И я не должен был выжить. Но вот так получилось.

Джесс присвистнул, хмыкнул, и стал всматриваться в почти пустую дорогу, в надежде увидеть такси.

— И я тебя спрошу, не возражаешь?

— Куда уж…

— Ты сказал, что тоже так говорил. Ну, раньше сказал, когда подошел ко мне. Что не на моей совести всё. Кого ты потерял?

Возле нас со свистом притормозило такси. Джесс распахнул дверь, на секунду повернувшись ко мне спиной и помедлив с ответом:

— Любимого человека.

Он повернулся и подцепил пальцем цепочку на своей шее.

— Это его жетон. Садись.

Я нехотя полез в машину.

— Я очень рад, что мы встретились сегодня, Джесс. Надеюсь, не последний раз.

— Взаимно, Гарри, — и он протянул мне крепкую ладонь для рукопожатья.

— Как его звали? Ну, твоего любимого.

— Тебе не понравится, малыш. Тебе не понравится, — ответил он и с силой захлопнул дверцу. Шофер, нетерпеливо ожидавший все это время, сразу тронулся.

— Гримаулд плейс, 13, — сказал я. И только потом вспомнил, что не попросил у нового знакомого ни адреса, ни телефона. Но, резко обернувшись, я увидел через заднее стекло только пустую темную улицу.

Я вздохнул и, кажется, отрубился.

========== Глава 8 ==========

Таксист растолкал меня у названного дома. Не глядя сунув ему одну из купюр, я повернулся и, пройдя несколько шагов до крыльца дома номер двенадцать, тупо уставился на широкую деревянную дверь, отделанную металлическими завитушками — красное дерево и позолота. Рождественский венок, перевитый чем-то алым и золотым, покачивался на дверном молотке. Я отступил на пару шагов и внимательно осмотрелся вокруг. Куда это меня завезли? Гримаулд плейс в размытом свете неярких фонарей была такой же, как в тот день, когда меня впервые привел сюда Грозный Глаз. И только дом между одиннадцатым и тринадцатым был мне незнаком.

Я аккуратно проверил защитные чары — никаких враждебных сил, чары пропускали меня совершенно спокойно. Достав палочку, прошептал: — Алохомора, — и услышал скрип и шорох открываемых замков. Дверь гостеприимно распахнулась. Чертов холл встретил меня стерильностью, изысканным стилем и обилием позолоты. И совершенно нежилым гостиничным уютом, в котором каждой вещи предназначено свое место, четкое, выверенное и навсегда закрепленное за нею. Пошатываясь, я вошел и очень аккуратно, стараясь ничего не задеть, дошел до лестницы. На месте портрета Вальбурги красовалась ниша со странным пейзажем в желто-коричневых тонах. Вот тут, на месте высокой, в мой рост, лампы, стояла памятная подставка для зонтов из троллевой ноги. И вот что странно, мысль о Тонкс сейчас не резанула меня болью в сердце и голове, а легкой волной скользнула и исчезла.

Я медленно потащился вверх по лестнице, надеясь добраться до своей — Сириуса! — ну ладно, своей — спальни и рухнуть головой на подушку. Я был не пьян, голова звенела пустотой, а во всем теле чувствовалась слабость и усталость, или даже, как пишут в маггловских книжках, «блаженная истома как после хорошего секса». Мне сложно оценить хорош или плох секс. Джинни дарила мне много приятных моментов, и всяко это было лучше, чем терзать член собственной рукой — жарко, влажно и приятно. После секса с Джинни я никогда не испытывал эйфории или чувства особого единения, или чего-то такого невероятного, о чем я читал или слышал. Но Джинни так стонала и так старалась сделать мне приятно, что я стонал и выгибался ей в ответ. Пожалуй, она была слишком инициативна. Даже агрессивна, но старательна и упорна в своих стремлениях завершить начатое. Чаще всего секс с ней напоминал квиддичную тренировку голяком. За исключением того, что полет на метле не прилагался. Размышляя об этом, я поднялся на два этажа и увидел пробивающуюся из приоткрытой двери полоску мягкого света. Кажется, это была малая гостиная. Или гостевая столовая. Или салон для вечернего чая. Или как там ее еще. Я тихонько потянул за массивную створку и прошмыгнул в комнату. В свете двух десятков свечей в огромном канделябре, переливалась яркими искрами елка. Третья из тех, которые я уже встречал в доме. У небольшого еще не прогоревшего камина сверкал белизной, позолотой и хрусталем посуды небольшой столик. А в одном из двух кресел, неудобно поджав ноги в серебряных туфельках и склонив голову, спала Джинни.

Она была очень красива, моя Джинни, в зеленом вечернем платье с открытыми плечами. Волосы, видимо тщательно уложенные, растрепались и несколько мягких огненных прядей сползли на плечи. И только едва заметные мозоли на ладошке левой руки, сползшей с подлокотника и неестественно вывернутой, выдавали квиддичного игрока. Я пялился на изгиб ее шеи, приоткрытые розовые губки, блестевшие от помады, высокую грудь под зеленым кружевом, и вдруг совершенно отчетливо понял: я ее не люблю. Вот так просто. Такую красивую, такую сочувствующую, ждавшую меня сегодня вечером, да так и заснувшую в кресле. Просто не люблю.