несколько суток пути. Правда, в нашем вагоне обошлось без эксцессов.

Воров было восемь штук, нас семеро. Они заняли один конец вагона, мы,

соответственно, другой. Между нами расположились мужики и политические. Трогать нас

воры не решались, да и мы на рожон не лезли. Мы даже старались не реагировать на их

злобное тявканье в нашу сторону.

- Эй, сучня! – кричал кто-то из них. – Попросите своих так не гнать, нас укачивает!

Или там:

- Чё молчите? Соскучились по командирским приказам?.. А медали вам ещё дадут?

Вы ж так старательно выполняете приказ «сидеть».

Или ещё:

- Жалко ваших сыновей, если они родятся. Их по праву будут называть «сукины

дети»!

9

После каждой брошенной в наш конец вагона реплики они начинали неестественно

громко ржать.

Щука не выдержал:

- Голос не сорви, свинья! Чтобы погромче визжать, когда я тебя резать буду!

- Кого ты хочешь в этом убедить, сучонок, себя или дружков своих?

Тут здоровяк Дыба встрял в перепалку:

- Мы тебя плохо слышим, может, подойдёшь?

- Это ты, Дыба? Бугай тупорылый! Насколько я помню, слышишь ты хорошо,

соображаешь туго!

- Помнишь? Заодно вспомни, кто тебе кость бросал!

- Не знаю, что ты там бросал, но точно знаю, что ты скоро отбросишь!

Дыба шевелил губами, точно пробуя на вкус слова, которые собирался выкрикнуть.

- Оно вам надо, Дыба? – сказал я. – Берегите силы, они нам ещё понадобятся.

- Зло берёт!.. Если б нас всех собрали вместе, а то ж раскидывают по разным местам,

и блатари душат нас по одному под лозунгом СС.

- Чё за лозунг?

- СС? Смерть сукам!

- Обидно, в натуре, - прогундосил кто-то. - Такое прошёл, чтоб в конце подохнуть от

руки труса.

- Лично я так просто не дамся, - заявил Дыба. - За свою жизнь возьму подороже.

Попомните мои слова.

Дыба в злобе кривил рот, под насупленными лохматыми бровями расширялись и

бегали глазки, точно выискивая врага. Он был страшен и вполне убедителен. В такие

моменты его опасался даже Щука, который обычно над ним с нескрываемым

удовольствием подтрунивал.

…………………………………………………………

…………………………………………………………………

……………………………………………………………………….

За эти дни все наши разговоры так или иначе в конце концов сводились к тому, что же

нас ожидает в будущем. Оно беспокоило нас. Мы подбадривали друг друга, но для того,

чтоб успокоить себя.

- Я слышал, есть лагеря, где воров совсем нет, – говорил Щука.

- Как так? Куда ж они подевались?

- Рассадили по другим лагерям.

- Быть того не может!

- Сукой буду!

- Что значит – будешь?

- Ну, клянусь, мне один персоныш рассказывал. Он тянул в таком.

- Пиздишь ты всё! – сказал Дыба.

- Пиздят менты, радио и ты, - спокойно ответил Щука.

- Не, ментам шо, делать нечего? Им наоборот выгодно, если мы перегрызём друг

друга.

- А калымить кто будет? Кто будет стране давать лес, уголь, рыжьё?

- Мужики, фраера, контрики… Воры всё равно не работают. Да и ты не привык,

стахановец из тебя не получится… Ты ведь, согласись, в жизни ничего тяжелее члена не

поднимал.

- Дыба, если хотите встретить рассвет живым – дышите тише, а то я вам вообще

кислород перекрою.

- Напугал ежа голой жопой.

10

- Братцы, - обратился Щука к нам, указывая пальцем на Дыбу. - Братцы, он что, весь

свой страх в парашу спустил?

- Я и тебя могу следом спустить.

- Ага.

Лаяла собака,

Обещая драку,

А когда попалась,

Сразу обосралась.

- Пушкин, да? Лермонтов? Договоришься у меня, как и они!

- Друзья! – Щука вновь обращался к нам, на этот раз плаксиво так, жалостно. –

Друзья, товарищ Дыба угрожает, если я правильно его понял, физической расправой.

Друзья, его надо изолировать. Он бандит какой-то. Уголовник.

……………………………………………………………….

…………………………………………………………………….

…………………………………………………………………………..

По вечерам вызывали романиста.

- Валентин Самуилович, ходите до нас! Тисните роман, чтоб слаще спалось.

Враг народа Губерман, расправив худые, сутулые плечи, спешил к нам: знал, что мы, в

отличие от воров, щедро отблагодарим махрой или хавкой какой.

- Та ну его! – бурчал Дыба. – Культуру не хаваю!

- Ты тёмный, как негр! – говорил ему Щука. – Не хочешь – не слушай. Гнидником

уши прикрой и дохни. Давайте, Валентин Самуилович, мы – ваши.

- Что господа каторжане желают послушать?

- О графе Монтекристе! – просил Щука.

- Надоело, - кричал другой, - давай про Стеньку Разина!

- Давай про Горбатого! Как там?.. Собор Богоматери.

- Посовременней. Про шпионов каких…Интре…Интригующее.

- Та ну! Там вон треть вагона шпионов, хиляй к ним – они тебя заинтригуют.

- А чё ты скалишься? Чё скалишься? Сам-то чего хочешь?

- Я-то? Я Робин Гуда хочу.

- Да? А Робин Гуд тебя хочет?

- Давай-ка, дядя, про Калиостро, он такие афёры прокручивал.

- Ну вот ещё! Следователь про мои афёры протоколов на три тома накатал. Хоть

сейчас издавать можно. Нет, пусть что-нибудь душевное расскажет…Дубровский там…

Как усадьбу с мусорами подожгли, как медведя натравили… Про шёпот в ночи: «Не

бойся, Маша, я Дубровский»…

- Какая Маша с Уралмаша! Говорю, про Горбатого!

Терпеливо пережидал Губерман этот бурный прилив предложений и пререканий.

- А не желают ли господа каторжане прослушать роман в стихах?

- Роман в стихах? Шо за байда?

- Ну, валяй в стихах!

Губерман довольно потирал сухонькие ладошки.

- Ну так слушайте ушами, господа каторжане!

«Мой дядя самых честных правил,

Когда не в шутку занемог»…

……………………………………………………………..

……………………………………………………………………..

…………………………………………………………………………..

11

…Мне уже приходилось слышать «Евгения Онегина», правда, не в классической версии,

а как рассказывают обычно – доступным языком и в довольно вольной трактовке. Звучало

сие примерно так:

«… и вот, получив от Татьяны маляву, в которой та предлагала: дескать, я ваша,

милостивый государь, берите меня без целлофана, он встретился с ней и сказал:

«Поверьте честному слову, девушка вы что надо! И любой другой наверняка

воспользовался б вашей невинной влюблённостью, не глядя на то, что вы ещё

несовершеннолетняя. Но я не пакостник. Я человек благородный. Дворянин, в законе. И,

как дядя, самых честных правил. Так что утрите сопли и ступайте к няне, от греха

подальше, а то я за себя не ручаюсь». Так сказал ей благородный Онегин и поплёлся к её

сестре Ольге, которая, да будет вам известно, прошла уже втихаря от родителей и Крым, и

Рым, и медные трубы. Ленский как узнал об этом, засадил две бутылки чернил,

заполировал это дело по дороге пивасиком и пьяный, как падла, явился к Онегину. «Что ж

ты, морда, делаешь?! – заорал он с порога. – Мы ж кореша с тобой! Однокорытники!

Зачем ты путался с Олькой?!» Онегин, само собой, в полный отказ: «Да ты что, старичок!

Она даже не нравится мне». «Врёшь! – кричит Ленский. – Она всем нравится!» «Окстись,

дружище! Кто кроме тебя позарится на неё? Она же, право слово, страшнее жизни.

Прыщавая, грудь плоская, ноги кривые…» «Врёшь, - орёт Ленский, - не кривые!» «Не

спорь, - говорит Онегин, - раз не знаешь! Ноги такие, будто она ездила до Киева и обратно

верхом на цистерне». Тут Ленский как звезданёт Онегина по роже. А тот в ответ холодно

так, а главное, не теряя достоинства: «Это что, бля, вызов?» А Ленский ехидно так: «Да,

бля, вызов! Завтра в шесть, а то я сейчас настолько пьян, что даже в висок себе не

попаду»…

По утряне встретились. У Чёрной речки. Секунданты суетятся… Лепила местный