Алексей Курилко

Сука

или

враг по крови

Свора псов, ты со стаей моей не вяжись,

В равной схватке – за нами удача!

Волки мы – хороша наша волчья жизнь,

Вы собаки – и смерть вам собачья.

Улыбнёмся же волчьей ухмылкой врагу,

Псам ещё не намылены холки!

Но на татуированном кровью снегу

Наша роспись: мы больше не волки…

(В. Высоцкий)

В тысяча девятьсот тридцать восьмом году довелось мне сидеть в питерских Крестах в

одной камере с Александром Пивоваровым.

Мы были похожи и легко сдружились. Нам обоим светил третий срок. Мы были

молоды и полны сил. Мне едва исполнилось тридцать, а он был старше меня всего на пару

«пасок». Мы много шутили и балагурили. И не подозревали, что и в дальнейшем наши

жизненные пути хоть и разойдутся, но будут поразительно схожи.

Из лагеря мы попадём на фронт. Неоднократно будем представлены к наградам.

Останемся в живых. А после нас захлестнёт другая война. И в той братоубийственной

войне мы будем далеко не рядовыми участниками, а Пивоваров даже заслужит

неофициальное звание главного суки Советского Союза.

А потом его убьют… А со мной судьба поступит ещё более жестоко…

…Жаль, что я не писатель. Хотя литературу люблю. Но выразить на бумаге историю

своей жизни я не смогу. Я просто буду наговаривать, а затем какой-нибудь хороший

литератор приведёт мои «душевные шепоты» в порядок.

………………………………………………………………….

……………………………………………………………………………

Война ничего у меня, кроме жизни, отнять не могла. А выживать я умел. Порода такая,

и воспитание соответствующее. Да и Бог хранил – не без этого. Когда в атаку бежишь, тут

уж как пофартит: кому клифт с дырой, кому земли сырой. Выбирать-то не приходилось.

Что раздали, тем играй. Смерть одинаково со всех сторон караулила. Под ногами мины,

сверху снаряды; впереди гансы, позади заградотряд… Кроешь матом вместо «ура» и

Родину, и Сталина, и комбата, и мать их всех!.. И не слышишь собственного крика… А ну

1

не дрейфь, штрафня, немец сам боится! Вперёд, подельнички, только вперёд!.. Но до

немецких траншей добегают немногие. Этим счастливчикам выпадает честь отомстить за

погибших, за свой страх и отчаянье и выместить накопившуюся злобу на живых людях

или наконец умереть самому. Ты стреляешь, колешь, бьёшь… До той поры, пока

последняя вражина не испустит дух. Потом наступает относительная тишина. И ты

сидишь, посасывая самокрутку, весьма довольный тем, что выжил. В том бою… В этом…

А в следующем?..

Три года… Чего только не случалось. В таких переделках бывал – вспоминать

стрёмно. Тем не менее в итоге за три года – всё ништяк, не единой царапины.

…………………………………………………………..

………………………………………………………………………………………

Война, к сожалению, кончилась. Я растерялся. К мирному времени оказался совсем не

готов. Ни дома, ни семьи, ни работы… Что делать? Как дальше жить? Идти на завод и

вкалывать за копейки с утра до ночи? С какой такой печали и для какой такой радости?

Короче – не сразу, но всё же довольно скоро – я вернулся к прежней жизни. В ней всё

ясно! Кто ты, зачем, чего хочешь… И замелькали поезда, города, малины… Скок да

скок… Хрусты песком сквозь пальцы – в кабаках и борделях. Там стиры, водка, бабы… И

снова я на мели – и всё опять по новой. Жил настоящим: сегодня о завтрашнем дне ещё не

задумывался, а о вчерашнем уже забывал. Иначе было нельзя. Не получалось иначе. Такие

дела.

………………………………………………………..

……………………………………………………………….

Прошло чуть больше года, я погорел. Замели меня. Повязали. Чему я даже был

несколько рад. За последнее время порядком устал. Ничего, думаю, отдохну на киче;

поваляюсь на нарах, отдышусь… Я старался не думать о том, что впереди меня ждут ещё

более страшные испытания, чем те, которые я прошёл на фронте. На воле гулял душок о

разгорающейся в лагерях так называемой сучьей войне.

Дело в том, что все блатные, соблазнившиеся зачётом «год за три» (а то и шансом

вообще быть представленными к снятию судимости как искупившие кровью) или по

другим каким мотивам ушедшие на фронт, были не только исключены из касты честных

воров, но и переведены в позорную касту сук, то есть стукачей и предателей, завязавших

с преступным прошлым и активно работающих «на досрочное освобождение».

Естественно, большинство бывших воров, не в силах мириться с лишением привилегий и

авторитета, восстало против вчерашних товарищей; восстало с твёрдым намерением либо

вернуть себе утраченные права, либо совсем уничтожить десятки лет существующий

порядок. Воры приняли вызов и, уверенные в своём превосходстве, заочно приговорили

всех сук к смерти. Так начинались сучья война и полный беспредел, нередко

подогреваемые лагерной администрацией…

……………………………………………………………….

…………………………………………………………………….

- Загружайся, – сказал вертухай и подтолкнул меня в спину.

В камере было, как у Христа за пазухой: душно, сыро и темно.

- Масть? – спросили меня.

2

- День добрый, граждане отдыхающие! Загораем?

- Масть? – упрямо переспросил скрипучий голос из полутьмы.

- Вор, – ответил я по старой памяти.

Тут обитатели хаты пришли в движение. Я почти физически ощутил, как угроза

выползает из всех щелей и неотвратимо ползёт в мою сторону. Меня бросило в пот.

Тени обступили меня, и в камере стало совершенно тесно.

Это финиш, подумал я, отбегался.

Но вдруг…

- Какой же ты вор, ротный? Спокойно, братва! Этот пассажир мне хорошо знаком.

Я старался рассмотреть говорившего.

– Спрячь заточку, Щука! Перед тобой, ебио мать, орденоносец!

Говоривший приблизился вплотную:

- Здравия желаю…

- Пархоменко! Ты?!

- Так точно. Я.

Мы обнялись. Затем прошли в дальний угол камеры. Тот, кого Порох назвал Щукой, –

бритоголовый паренёк – присоединился к нам. Расселись. Закурили…

- Как залетел?

- Гниль дело. По наколке брали кассу с Тишей… Тишу знаешь? Ну не суть! Тут – трах-

бах! – менты. Тишу жалко – пуля в лоб, он даже удивиться не успел. Менты ведь явно нас

ждали, было чему удивляться.

- Кто наводчик?

- В том-то и дело, Тиша его знал. Какой-то поляк… Стравинский или Стервинский…

- Знакомьтесь! – спохватился Порох. – Степан Угрюмый. А это Щука. Тоже

фронтовик.

- А те двое?

Пархоменко брезгливо сморщил лицо.

- Старпёр – Жоржик. Клюквенник. Второй – стукач. Полонский. Второй год его тут

прячут. Я б его сам удушил, легавый буду.

- Что мешает? – Щука хитровато прищурился.

- В одной упряжке бежим, - Порох тяжело вздохнул. – Для воров мы теперь все суки.

- Да… И как так вышло?

Вопрос мой был чисто риторическим, но Порох вспыхнул:

- Сами виноваты! Знали же, о чём добазарились на большом сходняке…

- Мнения разделились и там, - возразил я.

- Окончательное решение принимается большинством.

- Плевать мне на большинство! – заявил вдруг Щука. – У меня своя башка на плечах!..

- Да ты что? – криво усмехнулся Пархоменко. – Твоя башка только для вшей, и те не

держатся.

- Что ж, по-твоему, мы не правы? По-твоему, мы в натуре ссучились, когда воевать

пошли?

- Закон гласит: никогда ни в какое сотрудничество с властями не вступать.

Щука с равнодушным видом полез наверх, буркнув напоследок:

- Я сам себе хозяин.

- Ага, – согласился Порох. – Всяк хозяин собственной смерти. – Он помолчал. –

Большинство всё-таки было право. У настоящего вора ни флага, ни родины. Защищать