– Хуже уже не будет – все-таки нарушил данный самому себе обет (временный) молчания путник. И, в меру своих почти истаявших сил, засеменил меж невысоких горок песка, каждая из которых в любой момент грозилась стать его могильным курганом. До большой дюны оставалось около пяти-семи минут, по самым скромным меркам.

– Только бы это не оказался гребанный мираж, – бубнил под нос, стиснув челюсти, господин Штопанный – только бы не мираж…

* * *

А теперь, позвольте оставить нашего героя и дальше чертыхаться, и бормотать на его пути к желанному, хоть и вызывающему опасение, оазису.

Наш мысленный взор поднимается от тяжелых, источающих вязкий пар песков пустыни, на высоту полета птиц, более благородных и прихотливых, нежели стервятники, терпеливо следующие по пятам Штопанного. Оттуда – еще выше, чтобы перед нами предстала вся территория этой протяженной и не слишком гостеприимной страны.

На западе ее, как было отмечено ранее, тянулись в сторону восхода солнца джунгли. Не очень дикие, не очень густые, местами, скажем прямо, дюже потрепанные, но все-таки, джунгли. К востоку, сразу за ними, начиналась череда болот и топей, отравляющих смрадом своих испарений близлежащие земли, на которых небольшими коммунами гнездились фермерские хозяйства. Основным источником существования (полноценной жизнью назвать их состояние язык не повернется, в силу различных причин) было выращивание и продажа риса, а также ягодных культур, на удивление удачно приспособившихся к волглым реалиям коварных трясин. Там, где было посуше и земля поддавалась обработке, возникали небольшие фермы, население которых с первых дней своего сознательного бытия четко разделялось на тех, кто добывает, и тех, кто охраняет.

А охранять было от кого. Жители не столь многочисленных коммун, уступивших в гонке за лакомые куски земли, налетчики, представители фауны из близлежащих омутов (поговаривают, и флоры – тоже). Отдельная категория источников опасности для земледельцев (вернее – возделывателей болот) – сошедшие с ума бывшие соседи и родственники, надышавшиеся испарений трясин и ушедшие вглубь Гнилых земель – так называют самые непроходимые, самые опасные топи, тянущиеся дальше на юго-восток страны. Мало кто из здравомыслящих существ по собственной воле отваживался забредать в такие дали. Нет, ну, ходили слухи, что кое-кто оттуда все же возвращался, правда, уже не столь здравомыслящим.

Иногда безумцы приходили из глубин Гнилых – навестить своих бывших родственников, а также попытаться забрать их с собой в топь. Живыми или нет – не столь важно. Поэтому, в случае успешного отражения очередного нашествия Былых (так называли спятивших обитателей трясин скорбящие (и не очень) жители фермерских общин), устраивали пышный (в меру своих скромных возможностей) праздник, сопровождающийся разжиганием большого костра, на котором сжигался (живым или мертвым) незадачливый охотник болот. Если кто-то из жителей коммуны опознавал в Былом родственника (а сделать это было непросто, так как Гнилые меняли людей, порой, до неузнаваемости), он забирал большую часть праха сожженного себе, и использовал для удобрения посевов риса и ягодных кустарников. Это считалось особой, суеверной честью, помимо общедоступного для понимания факта – пепел есть источник полезных для роста и урожайности растений веществ.

* * *

Нельзя не упомянуть еще одну силу, облюбовавшую край опасных болот – Копальщиков. Так незамысловато окрестили себя лихие люди, промышляющие добычей торфа и других сокровищ трясин. Костяк Копальщиков, в основном, составляли беглые каторжники, авантюристы, скрывающиеся преступники и прочая подобная публика. Были среди них и члены разорившихся кланов и коммун (или их отверженные и изгнанные жители). У Копальщиков установилась строгая иерархия и даже некоторое подобие кодекса чести (насколько практично это в условиях постоянных раздоров и склок – оставим на усмотрение самих промышленников).

Само собой, Фермеры и Копальщики часто сталкивались лбами (и оружием) на спорных территориях. Добытчики использовали технологии, делающие непригодными для дальнейшего возделывания болотные угодья, которые фермеры могли бы обжить и окультурить. Благо, после непродолжительной маленькой войны без победителей, обе стороны договорились блюсти нейтралитет и вести торговые отношения. Случалось, что горячие головы с той или иной стороны покинутых (временно, может быть) баррикад совершали провокации, но их быстро остужали собственные старейшины кланов и коммун. Им хватало здравомыслия понимать, что для более-менее сносной жизни среди неуютных и коварных болот необходимо иметь хоть шаткий, но все же мир – представителей гуманоидов, способных на переговоры (помимо промышленников и фермеров) вблизи больше не наблюдалось.

* * *

Надо бы сказать, что Гнилые земли, несмотря на изрядную удаленность от Столицы, служили тамошним власть предержащим верой и правдой. Самое их сердце располагалось к югу от города, где теперь правила Фракция. Между Столицей и Гнилыми простирались обширные равнины с подконтрольными первой более мелкими городами и селами, платившими многочисленные налоги в казну «Сути». Заливные луга, плодородные нивы, богатые кормом пастбища – все это вкупе с покорным воле власти (и ее устрашающим методам усмирения строптивых) населением обеспечивало безбедную жизнь высшим и средним чинам Фракции. Зная фанатичное рвение сторонников «Сути» к распространению своего Слова и то и дело вспыхивающих очагов сопротивления его насаждению, нетрудно догадаться, что бунтарей ловили и наказывали стабильно, методично и показательно. Стремясь не искоренить, но в назидание другим – отвратить от восстаний, власти отправляли пойманных мятежников в изгнание, под конвоем сопровождая их к югу, до конца плодородных равнин, по части степи, городки и деревеньки которой были последним оплотом цивилизации перед бескрайними просторами болот, переходящих, по мере удаления от Столицы на севере, в самую пучину Гнилых земель.

Это была одна из высших мер наказания, практически отсроченная (ненадолго) гарантированная смертная казнь. Желающих казнить обреченного при продвижении вглубь трясин находилось более чем достаточно. Вы спросите – а как же надзиратели могли уследить за всеми приговоренными и за тем, чтобы они двигались в указанном направлении?

От последнего пункта отдыха обреченных на изгнание в топь (небольшая возвышенность на границе начинающихся омутов и пучин) вилась узкая тропинка в болота, теряющаяся из вида, завернув за чахлый подлесок, произрастающий лениво чуть к западу (юго-западу от Столицы). Люди называли ее Последним Бродом. Надсмотрщики делали на теле несчастных заключенных небольшие, но глубокие надрезы, обильно сочащиеся кровью. Такие раны гарантировали желание большей части узников устремиться по извилистой дорожке в топи, так как целебная трава, способная унять кровотечение, начинала попадаться лишь через две с половиной – три мили от начала их пути. По краям тропинки – булькающие зловонные лужи, будто желающие обдать крутым ядовитым паром невнимательного или отчаявшегося изгнанника, решившегося ускорить свою практически неизбежную кончину.

Ритуал Кровопускания, подытоживающий приведение в исполнение приговора, проводился в ту часть дня, когда времени до наступления темноты среднему по своим физическим данным узнику оставалось лишь на то, чтобы отыскать траву, остановить поток крови из десятка ран (к счастью, если так можно выразиться, целебное растение также не допускало проникновения в порезы инфекции), поужинать сухим пайком (выдаваемым в знак последней милости конвоирами) и улечься спать под сенью редких деревьев, предоставляющих свой хлипкий кров, в надежде встретить хотя бы еще один рассвет.

Тех, кто пытался сопротивляться и не желал идти в топь, охранники подгоняли копьями острых копий, множившими ранения приговоренных. Выбора, как такового, у уже «освобожденных» заключенных не оставалось…