Дождь громко стучал по крыше палатки. Рошар изучал пометки на карте.

— Твоим людям проще сражаться под дождем, — сказал Арин.

— Дождь может и закончиться к тому моменту, когда мы выйдем на позиции.

— Грязь останется. Вспомни тяжелые металлические доспехи валорианских офицеров. Мы все в кожаной броне, а они увязнут.

— Но дорога-то мощеная. — Рошар не то чтобы отвергал его план, скорее проверял на прочность. — Их конница лучше нашей. Генерал понимает, что земля по обе стороны дороги вязкая. Вооруженной пехоте там придется хуже, чем всадникам. Он попытается зажать нас в тиски.

— Да. — Арин указал на пометки, которые он сделал на карте по бокам от дороги; поле с обеих сторон упиралось в лес. — Вот именно.

— Каково это, — спросила Кестрель у Риши по пути в поместье, — иметь талант бойца?

— Откуда тебе знать, что у меня он есть? — холодно отозвалась принцесса.

Но Кестрель помнила соревнование лучников на дворцовой лужайке. Риша намеренно пускала стрелы мимо цели, пока последняя не влетела в центр мишени с такой силой, что половина древка вышла с другой стороны.

— Я когда-то мечтала иметь такой талант. Потом перестала. А теперь вот снова жалею, что у меня его нет.

Риша пожала плечами:

— Он не слишком-то помог мне в жизни.

— Рошар был моложе, чем мы сейчас, когда привез тебя на валорианскую территорию. Когда тебя схватили.

— Когда меня предали.

— Разве ты не согласилась поехать с ним?

Принцесса поерзала в седле.

— Я была совсем ребенком и хотела показать себя. Дети вечно пытаются всем угодить. Стараются изо всех сил. Мои брат с сестрой использовали это против меня.

— Рошар заплатил за это.

— И что с того? — Риша повернулась в седле и встретилась взглядом с Кестрель; глаза принцессы горели, темная кожа блестела от дождя, губы сжались.

— Ты могла бы поговорить с ним.

Риша фыркнула:

— Ты имеешь в виду, простить его? Прощение — мерзкая штука. Вязкая, как эта грязь.

Кестрель вспомнила лицо генерала, освещенное бликами костра.

— Оно как болото, — добавила Риша. — Уж ты-то знаешь.

Кестрель охватила тревога. Она не знала, что сейчас скажет принцесса, но уже была уверена, что не хочет этого слышать.

— Ты, дочь, что желает смерти родному отцу.

Тела лежали в канаве неподалеку от виноградников. Дождь смыл следы, но Кестрель и так догадалась, как все произошло. Страшная картина проникла в разум, пропитала его, как вода: император захватил поместье. Живших здесь гэррани выволокли из домов, пригнали к виноградникам. Девочка, лежавшая в канаве, где-то потеряла ботинок. Ее ножка была вся в грязи. Башмачок… Кестрель принялась искать его под дождем с нарастающей паникой. Поиск превратился в навязчивую идею: будто, если Кестрель найдет пропажу, ей удастся стереть из памяти вид бледных трупов, руку ребенка, которую мертвая мать по-прежнему сжимала в своей, кружащих мух, запах гниения, особенно сильный под дождем. Если Кестрель отыщет башмачок, она сумеет сдержать тошноту, подступившую к горлу. Но когда ботинок, зацепившийся за корень дерева, наконец нашелся, Кестрель увидела, что внутри еще сохранился отпечаток детской ступни. Башмачок нашелся, но ужас не исчез — напротив, проник еще глубже. В животе что-то заныло, словно Кестрель ударили ногой.

Они спрятались в винограднике среди приземистых пеньков, увитых лозой. Риша всмотрелась в кухонный двор особняка: с этой стороны дом был защищен хуже всего. Свет нескольких окон пробивался сквозь мглу дождливой ночи.

Кестрель облизнула искусанные губы и сжала в руках сумку. Она представила, как костяшки гремят в бархатном мешочке, и вспомнила ужин с императором. Десерт с тающей сахарной вилкой. Так было всегда: она приходила к нему, думая, что имеет средство защиты, но всякий раз оно рассыпалось прямо у нее в руках. Кестрель вспомнила, как однажды он подошел к ней после охоты в дворцовых угодьях. Тогда она поняла: император готов украсть или покалечить ее собаку просто потому, что Кестрель ее любит. «Мой отец хочет, чтобы ты поставила его выше всех», — сказал тогда Верекс. «Будь осторожна, — предупреждал он. — Не играй против моего отца. Проиграешь».

Кестрель почувствовала легкое прикосновение руки.

— Я почти тебя не знаю, — тихо произнесла Риша. — Но Верекс много рассказывал о тебе, и глаза у меня тоже есть. Тебе не нужно виртуозно владеть клинком. Твое лучшее оружие — ты сама.

Кестрель уставилась на принцессу, которая почти полностью слилась с тенью, блестели только глаза. По венам побежало знакомое ощущение, заискрилось в крови. Ее слабость. Ее сила. Желание победить, увидеть унижение своего противника. Гордость. Ее разум оскалил острые лисьи зубы. Уже потом, на рассвете, когда император выхватит кинжал Кестрель из ножен и приставит к ее горлу, она вспомнит, что Сизия изначально была ловушкой. Вопрос лишь в том, для кого — для императора или для нее. Кестрель коснулась руки Риши в ответ:

— Спасибо.

Все семеро направились к дому, прячась в темноте.

Вспыхнул яркий рассвет. Небо расчистилось. Дорога, ведущая к Лерралену, влажно блестела. В трещинах между плитами стояла вода. Арин с Рошаром перебросили армию на запад так быстро, как только могли, и успели дойти до выбранного места. Первая задача заключалась в том, чтобы выгрузить из повозок заточенные колья, которые изготовили по просьбе Арина. Вторая — воткнуть их в размокшую землю по бокам от дороги. Третья — выставить последние мешки с порохом на дорогу. Небольшие смертоносные холщовые кульки. И четвертая: ждать, стараясь не думать о Кестрель, о том, что она наверняка уже в Сизии. Возможно, она даже успела сыграть с императором в «Зуб и жало» и выиграть — или проиграть.

Всемером они крались по темным уголкам особняка. Риша двигалась невероятно плавно, и когда в одном коридоре им встретились два валорианских солдата, нож принцессы рассек их кожу легче, чем масло. Валорианцы и вскрикнуть не успели. В тишине было слышно, как капнула на пол кровь.

На верхних этажах они начали заглядывать в спальни. Кестрель знала, какие двери открывать. В гэрранских домах окна спален обычно выходили либо на восток, либо на запад. Риша прокралась внутрь одной из комнат и замерла с недовольным видом, когда остальные дакраны попытались пойти за ней. Принцесса тихо зашипела. Солдаты остановились. Вскоре она вернулась с клинком, полностью обагренным кровью.

— Мне надоело, — прошептала она.

— Нужно идти тихо, — напомнила Кестрель. — Наша задача — добраться до императора, не перебудив весь дом. Не можем же мы биться со всеми сразу.

Риша фыркнула.

— Я могу.

Терпение принцессы было уже на исходе. Когда они встретили двух валорианцев, мужчину и женщину, Риша позволила пристрелить первого из арбалета, но в самый последний момент дернула вторую на себя, так что болт пролетел мимо, и зажала валорианке рот. Затем поднесла кончик кинжала к коже женщины прямо под глазом.

— Молчи, — прошептала Риша, — а то останешься без глаз. Проводи нас к покоям императора.

Валорианка отвела их к двери, сделанной из тигрового клена. Дерево было отполированное и гладкое, как принято у гэррани, без резьбы, если не считать ребристого косяка. В коридоре на стене горела масляная лампа. Ее стеклянный колпак отбрасывал разноцветные блики на естественные древесные узоры, украшавшие дверь.

— Нам сюда? — спросила Кестрель.

Через замочную скважину пробивался свет. Женщина кивнула. Риша убила ее. Тело осело на пол. Кровь брызнула на сапоги Кестрель. Она вспомнила башмачок убитой девочки, костяшки в сумке, шрам на щеке Арина и то, как он прислушивался к богу смерти, потому что у него никого больше не осталось. Маленькие домики на пшеничных полях, холод тундры, который обжег ее обнаженную спину, и мгновение, когда она сдалась и выпила ночной наркотик в надежде все забыть.