Провал между мной и мачехой углублялся. От супчика к кашке, ото дня к ночи. На расхождение внимания не обращали, но оно проникало и в сны.

С отцом у нее очень быстро сложился общий язык. И по вечерам он воплощался в бесконечный диалог. Он поддакивал и посмеивался над колкими замечаниями в адрес соседей и других знакомых ей людей. Лексикон со временем совершенствовался, доходя до изощренности. От их разговоров, иногда касавшихся меня, вечерние сумерки делались непроницаемыми. Я проверял: от ее слов бледнеет Луна и тускнеют звезды. А многие гаснут раньше положенного.

Не думаю, что мачеха любила мрак. Кто его любит? Она его тоже боялась, я это чувствовал. Но он тянулся к ней, сворачивался вокруг змеиными кольцами, которые постепенно набирались сил и расширялись. Кроме меня, наступлению тьмы никто не противился. Но мое сопротивление ограничивалось внутренним миром.

Отец, как и большинство обитателей Империи его круга, убежден: домом, – то есть хозяйством и семьей, – правит хозяйка. А он – главный добытчик, но не воспитатель или контролер-ревизор. При матери так, – правильно и верно. Теперь такой уклад неправилен. Даже если другой невозможен.

Я перешел в седьмой класс, мачеха приобрела гармонь-трехрядку и голосом отца приказала:

– Учись! Чтоб через месяц играл…

В моем положении не все приказы обходят. И стал я сопровождать песни-пляски музычкой. После «третьей» качество исполнения теряло значение. Главное, – держать ритм. Чтобы тряслись полы и звенела посуда. Лучше б она купила ударную установку.

Оргии, – из которых рождается, как утверждают специалисты, народный фольклор, – научили отключаться от окружающего. Я видел и слышал совсем другое. Туманные воспоминания, полуузнаваемые проблески потерянного запаха и цвета… Иногда, – что-то невыразимое, но чарующее. Из всего складывались живые образы.

Однажды попал в странное место, которого не найти на всей Земле. Будто звучит моя гармошка в сопровождении барабана с латунными тарелочками. А сам я сижу за накрытым по-мачехиному столом в компании разных людей. Напротив, – пестро разодетые, напомаженные, несимпатичные. Они поют, пляшут, пьют, закусывают. А рядом, – другие, светлые и цветные, легкие и чистые. Словно эльфы из хорошей сказки. Они не пьют и не едят, а просто наблюдают. И стало почему-то больно и тоскливо. Очнулся от слез, падающих на ненавистную гармошку. Без слов отложил ее и вышел во двор из не своего дома.

Среди эльфов из видения запомнил одного, самого могучего. Чернокудрый, с крупными добрыми губами, он смотрел на меня через прищур тяжелых век… Командир эльфов, – дошло до меня. Но смотрел он как старший брат…

Улица Северная такой ширины, что камень не перебросить. Весной она покрывается одуванчиками, летом клевером и ромашками, зимой толстенным слоем снега. Машины по окраинным улицам не ходят, после снегопадов можно переходить с улицы в огороды и дворы, не замечая заборов.

В мою тринадцатую зиму весь месяц январь падал с неба особый снег: тяжелый, липкий, архитектурный. Занялся строительством в огороде подснежных лабиринтов. Огорода не хватило, продолжил на улице. И тут возвел городской микрорайон высотой в собственный рост. Многоэтажки простояли до весны, привлекая прохожих. Как я мог знать, что мне придется жить в одном из этих домов? Я повторил в деталях то, чего еще нет в природе Империи…

Архитектурная практика продолжилась летом: построил улицу на окраине воображаемой деревни. И выбрал домик для перламутрового пластикового автомобильчика. Этот домик через годы я приобрел. Деревенская улица оказалась точно такой, как миниатюрная из досточек и фанерок. А большая копия игрушечного дома понадобилась для реабилитации после выполнения имперского интернационального долга. Обязательство перед Империей вещь тяжелая. И чтобы оплатить, снять его, иногда требуется вся жизнь без остатка.

Я постоянно искал, чем себя занять, чтобы отодвинуть тоску и непонимание. Никакое занятие не помогало. И часто возвращался к той мысли-цели, которая вошла в меня в первый день рождения. Тело слабело, болезни цеплялись в любое время года. Болел часто и серьезно, с полной потерей чувств. Беспамятство – сильнейший наркотик. В больницы не принимали, и реабилитация всякий раз проходила на огороде. Восстановив способность ходить, навещал соседние усадьбы. Интереснее других – огород Мосола. Земля в нем источает запах мягкий и молочный, а действует магически. Чем еще объяснить загадочный факт: у матери Мосола грудь всегда полна молоком. Когда бы я ни явился, она сажает обоих за стол, ставит два граненых стакана, обнажает грудь и нацеживает их до краев. Мосол зовет ее Катькой, а бабушку Мамкой. Есть у него и дед, начальник цеха на отцовском заводе. Но отца своего он не помнит и называет Матросом. Как-то, вернувшись из дальнего плавания, отец-Матрос застал жену в позиции измены. Отходил ее якорной бляхой на кожаном ремне и исчез из семейной биографии навсегда. Мосол, как и Миха, рос независимым, здоровым, и знал, чего от жизни хотеть.

Но все же семисоточный огород при доме отца, – особенный. Здесь обитает множество насекомых, червей и прочих незнакомых тварей. Такого многообразия нет нигде. Они поселились тут до мачехиной эры, им до нее никакого дела. В мире я с ними со всеми, но дружу с божьими коровками. Они внимательно слушают. Я рассказываю о том, что узнал из книг и в школе.

Божьи коровки самые умные и полезные из насекомых. На цветных крыльях по семь круглых пятнышек, по дням недели. Бывало, после болезни у меня появлялась шоколадка. Я сохранял шоколадные крошки в кусочках фольги и угощал их. Показывал картинку на бумажной обертке, хрустел серебром фольги. Хруст звучал как волшебный голос и я пытался представить лицо говорящего на ином языке.

Ослабляя тело, болезни обостряли чувство единства с чем-то большим, таящимся внутри природы. Стоит переменить походку… Когда ступаешь по снегу осторожно, не по-хозяйски, он отзывается сочувственно мерцающим светом. Рядом ложатся на сугробы оранжевые пятна, – отражение солнечной ласки. Улыбаюсь Солнцу в ответ и возвращаюсь. Бревна стен дома отсвечивают и пахнут апельсинами. Я их не видел, но познал их цвет, запах и вкус из рассказа «Апельсины из Магриба».

Но и по добрым зимам гуляет недоброе зло. На соседней улице увидел рысь в охотничьих санях. Светло-золотая, уши с кисточками, глаза солнечные, но злые. Какая она гибкая, сильная и красивая! Знаю – Нечто готовит охотников и на меня, чтобы связать по рукам и ногам. Посмотрел рыси в глаза, и она ослабила сопротивление путам: впервые встретила сочувствующего человека. Мы с ней не расставались взглядами, пока сани не свернули на перекрестке.

В перерывах между болезнями – школа. Чуть интереснее, чем дома или на улице. Но и там никому не надо, о чем ты думаешь и чего хочешь. Но здесь можно говорить «нет». Я обрадовался, когда понял. И начал с того, что отказался петь в хоре. Все равно приказали встать в строй. Вот тут повеселился: заорал, перекрыв мощью все три шеренги. Хормейстер схватился за сердце и запретил показываться на глаза.

Класс менее организованная толпа, чем хор. Но и тут принудиловки да стандартизации через край. В шестом классе я засомневался: неужели верного ответа на вопросы и задачи можно добиться только теми способами, которые предлагают учителя и учебники? Присмотрелся и оказалось: в математике и физике система доказательств и решений складывается из небольшого набора аксиом и базовых формул. Все прочее, – чистая вода. Сходное положение и в других предметах. Я перестал переживать из-за пропусков, отказался от собственных учебников. Ушла еще одна проблема, – просить мачеху об их приобретении.

Оказалось, учиться в школе проще простого. В начале сентября брал на день-другой учебники у одноклассников, просматривал-перелистывал, а затем переписывал и запоминал исходную систему годичного курса. Теперь не было нужды слушать озвучку учебников и выполнять домашние задания. И тем самым освободился от предлагаемого единственного алгоритма в использовании исходных аксиом и формул. С ними можно играть: переставлять, соединять как захочется.