Со своей стороны, Хенн целыми десятилетиями искал пригодную животную модель депрессии и может считаться одним из главных экспертов по генетическим причинам этого заболевания. Словом, если кто-то и знает эту сторону вопроса, то это он. Какими бы неравноценными ни были аргументы и каким бы расплывчатым ни представлялось все положение дела, спор очень стимулировал науку. Произошел настоящий бум публикаций, среди которых, впрочем, комментарии и обзоры подозрительно сильно перевешивали по количеству оригинальные сообщения. Но, во всяком случае, дискуссия была весьма оживленной.
Исследования, которые, конечно, тоже проводились наряду с теоретическими размышлениями, довольно быстро показали, что тезис Джейкобса в строгой формулировке несостоятелен, как бы он ни возбуждал ученых. Но одновременно стало ясно, что доля истины в нем есть.
Настоящей сенсацией в этот момент стало утверждение Рене Хена из Нью-Йорка, который обоснованно показал, что, хотя и неясно, отвечает ли за депрессию нарушение в нейрогенезе взрослых, но, чтобы антидепрессанты действовали, все же требуются новые нейроны{61}. Мыши, получающие антидепрессант, менее боязливы. Хен и его коллеги угнетали нейрогенез взрослых, и этот положительный эффект не наступал. Конечно, боязливость и депрессия – это не совсем одно и то же, а исследование на другой линии мышей дало другие результаты (что говорит о генетической изменчивости). Но при всех спорных вопросах, которые оставались открытыми, эта работа послужила весомым аргументом в пользу того, что здесь есть любопытнейшая взаимосвязь.
В целом гипотеза о связи нейрогенеза с депрессией в последние годы утратила часть своей притягательности, но остается одной из немногих хороших гипотез, объясняющих депрессию с позиций биологии (частично), притом что данное заболевание в остальном пугающе плохо поддается попыткам дать ему биологически-механистическое толкование. Что-то в этой идее есть. Ведь в гиппокампе с использованием нейрогенеза взрослых происходит контекстуализация выученной информации. Она также регулируется эмоциями и аффектом. Делая что-то с большим вдохновением или страхом, мы лучше запоминаем. Эта эмоциональная контекстуализация при депрессии серьезно нарушена. Несложно предположить, что нарушения в нейрогенезе взрослых лишают весь процесс необходимой гибкости.
Похожая проблема, кстати, встречается и при других психических заболеваниях, прежде всего, при шизофрении, но также, например, и при многих формах аутизма. Соответственно, можно также обсуждать роль нейрогенеза взрослых или его отсутствия в этих заболеваниях. Итак, нарушение в образовании новых нервных клеток могло бы быть общим фактором различных заболеваний, поражающих гиппокамп. Но вопрос об их причинах и действии все еще во многом неясен.
Спасите гиппокамп!
Когда упоминают «верхушку айсберга», отсюда вытекает более-менее очевидный вывод. Пусть исключение остается исключением, но, если правило настолько скрыто, исключение может быть осмысленной и многообещающей целью для медицинских вмешательств.
Деменция – не заболевание гиппокампа, во всяком случае, не в том смысле, что она ограничивается им или что ее внешние проявления напрямую несут на себе его отпечаток. Но, будучи вратами памяти, гиппокамп отвечает за обучение, а деменция часто, особенно вначале, в большой степени проявляется в виде сложностей с обучением и запоминанием.
Обучение не заканчивается в школе, это ежедневный процесс. Любой опыт – это обучение. Пациенты, страдающие деменцией, сначала теряют способность запоминать вещи. Благодаря этому они замечают, что что-то не так. При этом нарушения способности запоминать ни в коем случае не означают деменцию. Нередко бывает, что они усиливаются при «нормальном когнитивном старении», а деменция не развивается. Но граница расплывчата. Профессионалы часто могут определить на ранних этапах, приведет ли проблема с памятью к деменции или нет. Они также получают надежные сведения об этом в динамике. Но в процессе диагностики они могут направить все свое внимание на гиппокамп, поскольку многие формы деменции поражают его на ранних этапах и он демонстрирует симптомы, так четко поддающиеся определению. Пока что в клинической практике это используется не вполне систематически и не повсеместно, что на самом деле странно. Ведь гиппокамп может быть не только отправной точкой диагностики, но и дверкой к профилактике и терапии.
Открытие нейрогенеза взрослых делает этот момент абсолютно конкретным. Ведь устойчивость к болезням – это совершенно особая форма пластичности, а гиппокамп – мастер в этих делах. Он доходит до того, чтобы даже формировать новые нервные клетки.
Отсюда призыв: «Спасите гиппокамп!» Обращая внимание на ранних стадиях на гиппокампальные симптомы, включая те, что могут быть вызваны ослабленным нейрогенезом взрослых, можно было бы не только усовершенствовать диагностику, но и при соответствующем вмешательстве в какой-то мере противостоять болезни. У тренированного гиппокампа есть резерв нейрогенеза, он остается гибким, даже если его функция по каким-либо причинам ослабевает.
Конечно, также возможно, что болезнь вызывает нарушение самого нейрогенеза, а гибкость, как следствие, преждевременно теряется в связи с болезнью – и это предмет интенсивных исследований. Это тоже было бы важно знать, и на это стоило бы обращать внимание при диагностике. Тогда деменция означала бы не только что гиппокамп теряет то, что в нем есть, но и недостаток пластичности. Оба явления были бы аспектами заболевания. Но, в свою очередь, тем важнее были бы резервы нейрогенеза. То, что они тоже под угрозой, – это не повод их не накапливать.
Однако данные о воздействии нейродегенерации на нейрогенез взрослых совершенно неоднозначны. Проще всего их было бы описать фразой «да, но». С одной стороны, это связано с тем, что животные модели нейродегенеративных заболеваний неполноценны, но с другой, конечно, со сложностью и многообразием нейродегенеративных заболеваний в целом. И все же есть очень обнадеживающие данные, хотя интерпретировать их нужно по-прежнему осторожно. Активность помогает от деменции, в первую очередь профилактически, и очень вероятно, что один из механизмов ее действия состоит в регуляции нейрогенеза взрослых.
Успешное старение
Деменция и депрессия чаще возникают в старости, но, конечно, нельзя сказать, что в пожилом возрасте они поражают всех. И все же абсолютно каждый сталкивается с проблемами, которые вызывает старение. Эти проблемы затрагивают тело и дух. Где-то после сорока почти всем нужны очки для чтения, с возрастом хуже воспринимаются высокие ноты, и очень многие замечают, например, что в какой-то момент память начинает работать как минимум хуже, чем в двадцать лет.
Переход от того, что обычно называют «нормальным» когнитивным старением, к таким заболеваниям, как деменция и депрессия, довольно плавный. Но и проявления этих проблем очень разнообразны. Готовность к старению мозга зависит от множества факторов, и не в последнюю очередь от его пластичности. Нейральные резервы определяют, насколько он способен смягчить эти трудности. «Резервы нейрогенеза» – это не просто избыток доступных новых нейронов, но и качественное преимущество. Дело не в том, чтобы бездумно тренироваться и абстрактно наполнить мозг дополнительными клетками, – гибкость мозга повышается и сохраняется на высоком уровне в результате осмысленной деятельности.
Нейрогенез взрослых, конечно, может объяснить успешное когнитивное старение лишь отчасти – в той степени, в которой оно связано с гибкостью гиппокампа. Насколько хорошо мы справляемся с новизной, в первую очередь с новой информацией в знакомом контексте, и с множеством нюансов и изощренных деталей, от которых в жизни часто что-то зависит и упуская которые мы буквально «зависаем»? Если нарушены эти функции, в подавляющем большинстве, по моему мнению и мнению моих коллег, обусловленные новыми нейронами, это не значит, что сразу настанет слабоумие или депрессия; но старение будет менее успешным.
