– Серьезно, некоторые люди шли топиться, просидев слишком долго под ивой! И тут возникает вопрос: зачем боги распорядились так, что ивы растут в основном у воды?

Она подождала, но Персефона промолчала, и девочка продолжила:

– Вязы, как правило, гордые и заносчивые. Клены тщеславны. Посмотрите на мои листья, ах, какие у меня листья! Никогда не разговаривай с кленом осенью. Невыносимо! Предупреждений они не слушают. Напоминаешь им, что скоро зима и как все будет происходить, и без толку! Память у кленов с каплю воды, хотя для дерева это довольно странно, не находишь? Так вот, другое дело – хвойные деревья, вроде ели и кедра. Они вполне себе хороши. Большинство весьма любезны. Прошлым летом кедр на западном отроге сообщил мне, куда именно ветер унес мою шляпу. Иногда попадаются очень добрые старые сосны. Воган всемогущий, у их корней можно смело проваляться пару деньков, попивая чай из сосновых игл – старушки будут только рады, хотя, честно говоря, чай из них преотвратный! Они станут судачить о том, как в старые добрые времена лета были потеплее и дождики помокрее.

– А если я хочу понять, что означают виденные тобой знаки? – спросила Персефона. – Если мне нужно посоветоваться насчет намерений богов? У кого надо спрашивать?

– Тогда подойдет лишь одно дерево – Магда, старый дуб.

– И где этот дуб?

Сури указала пальцем себе за спину.

– У подножья леса, лежащего на гребнях гор, есть узкая лощина. Там она и владычествует.

– В каком смысле?!

– Другие деревья чрезвычайно почитают Магду. Кусты и травы тоже. Все они держатся на подобающем удалении и преклоняются перед ней. Причина проста. Она… ну, Магда есть Магда. Она – старейшее дерево в лесу. Впрочем, Серповидный лес и сам по себе довольно стар.

Персефона перевела взгляд на поросшие деревьями холмы, поднимавшиеся гораздо выше стен далля. Гребни тянулись один за другим – всех оттенков зеленого цвета, самый дальний уходил в синеву. Серповидный лес обнимал Далль-Рэн, отдавая людям драгоценные дары – древесину и еду, однако при этом оставался таинственным миром, таящим в себе многие опасности. Дремучие леса из вековых деревьев, пещеры и реки считаются дверями в мир духов, а Серповидном лесу они были в изобилии. Летними ночами Персефона лежала и прислушивалась к пугающим звукам, которые доносились сквозь открытое окно. Визги и крики, треск и глухие удары – вряд ли их издавали смертные. Серповидный лес был соседом беспокойным, способным на любые каверзы. Жить в Далль-Рэне было все равно, что на пороге зеленой пропасти.

Взгляд Персефоны прошелся вдоль гребней гор на юг, где они поднимались отвесно.

– Говорят, на той горе живет медведь, погубивший моих мужа и сына.

Сури кивнула, ее яркая улыбка померкла. Персефона почувствовала тревогу. Жизнерадостная восторженность девочки, какой бы неуместной она ни была, давала надежду. Сури лучилась ею и расцветала новыми возможностями, словно весенний день. Теперь же девочка впервые посерьезнела. Татуировки вокруг глаз и рта добавляли ей мрачной значимости, и в какой-то момент Персефоне стало страшновато.

– Медведица Грин поселилась в пещере на скале возле верхней границы леса. Магда растет пониже, но Грин имеет привычку бродить повсюду и к старому дубу не проявляет никакого уважения. Грин не уважает вообще никого.

Персефона посмотрела на лес.

– Мне нужно поговорить с ней… То есть с деревом. Сможешь меня отвести?

Сури отвлеклась, заглядевшись на бабочку. Персефона подождала, пока та присядет на стебель клевера. На лицо девочки вернулась сияющая улыбка.

– Ты меня слышала? – спросила Персефона.

– Слышала что, госпожа? – не поняла девочка.

– Сможешь меня отвести к тому старому дереву? Мне нужно задать ему несколько вопросов.

– Видишь бабочку? – Сури расплылась в восторженной улыбке.

– Вижу, но…

– До чего она великолепная и хрупкая! Настоящее чудо. Нельзя увидеть бабочку и не восхититься ею. Я хотела бы стать бабочкой. Заснуть и проснуться весной с красивыми крылышками и умением порхать повсюду. Ведь это самое удивительное волшебство на свете! Измениться, вырасти, полететь. Однако… – она помолчала. – Интересно, какова будет цена. – Улыбка снова исчезла. – Когда доходит до волшебства, платить приходится всегда. Подозреваю, что за превращение из скромной гусеницы в прекрасную бабочку приходится платить огромную цену.

Девочка явно не в себе. И все же Персефона была вынуждена признать, что Сури ей нравится.

– Ты сможешь меня отвести?..

– Конечно, смогу. – Сури усмехнулась. – Иначе почему бы я рисковала рассудком, оставаясь в этом ужасном месте, окруженном стенами? А, это еще одна игра! – Она повернулась к волчице, не отрывавшей взгляда от поленницы. – Хочешь поймать крысу, Минна? Давай я раздвину бревна, чтобы ты смогла ее достать. – Сури снова посмотрела на Персефону и улыбнулась. – Тебя это устроит?

Рэйт и Малькольм расположились на краю леса возле Далль-Рэна – укрепленного поселения, построенного на холме и окруженного бревенчатой стеной. Холм был совершенно сказочный – высокий, зеленый. Рэйту никогда не доводилось видеть такой буйной растительности. В Дьюрии краски отсутствовали и появлялись лишь на закате. Его отец рассказывал про Элисин, куда после смерти попадали души павших воинов – сплошные зеленые поля, пивные реки и красивые женщины. Глядя на Далль-Рэн, Рэйт заподозрил, что до отца просто дошли слухи об этом месте.

– Так что же, тот холм и есть далль? – спросил Малькольм, который сидел, поджав колени к подбородку и покручивая двумя пальцами веточку.

Рэйт снова поразился отсутствию у него элементарных знаний о том, как живут люди. Он уже не пытался разузнать о том, как именно Малькольм стал рабом. Но на свои расспросы получал невразумительные ответы, и тема разговора резко менялась. Рэйт заключил, что либо фрэи забрали Малькольма еще младенцем, либо он родился в неволе.

– Да, это далль.

– Чересчур симметричный, они его что – построили? – спросил Малькольм.

Рэйт кивнул.

– Отчасти. Век из века они строили дома на одном и том же месте. – Дьюриец стоял на коленях в кустах и уже приладил поперечную ветку к силку, теперь он завязывал петлю. Обычно с последним у него не ладилось – пальцы у Рэйта были слишком большие. – После пожара или другого бедствия люди строятся заново прямо на руинах. Не надо никуда идти, да и колодец тут же. Сделай так много раз – вот тебе и холм.

– Значит, Рэн – это клан? А сколько всего есть кланов? – спросил Малькольм.

– Семь. Не считая гула-рхунов.

– Почему их не считают? Они ведь тоже люди?

– Рхулин-рхуны и гула-рхуны между собой не ладят. – Рэйт наконец завязал узелок. – Мы воюем сотни лет.

– Это против них твой отец сражался вместе с фрэями?

– Угу. Каждый год бывает одно-два сражения, каждые десять лет – полноценная война. Мой отец продержался больше тридцати лет.

– Как же вышло, что он ни разу не видел мертвого фрэя?

– Фрэи не пачкают рук в крови. Они планируют битвы, отбирают и обучают людей, потом посылают их воевать. Смертей было много, но лишь среди рхунов.

Малькольм кивнул с таким видом, будто все понял, только Рэйт знал, что ничего он не понял. Мало кто понимает. Даже до него самого дошло не сразу. Судя по всему, у отца никаких вопросов не возникало. Херкимер принимал войну с той же готовностью, с которой признавал, что вода – мокрая. Все-таки Дьюрия разительно отличалась от Рэна.

– Как правило, чем выше холм, тем старше далль, – пояснил Рэйт, глядя через залитое солнцем поле. – Вот почему он такой формы. По сути, это могильный холм. Судя по виду, Далль-Рэн очень стар.