Не из-за этих ли двух необыкновенных вечеров в Ницце он на самом деле готов остаться здесь навсегда? Из-за игры в двойной адюльтер? И не потому ли им восхищаются и его жалеют, что он способен на ложь?
По мере приближения к конторе адвоката поступь его делалась тяжелее, а от яркого солнца он весь взмок.
Контора адвоката помещалась в его собственном доме у крепостного вала, где из двух скромных каменных жилищ, в которых некогда обитали антибские рыбаки, был сооружен великолепный современный особняк; нынешним его хозяевам ни разу не приходилось забрасывать сеть, садиться на весла или бороться со штормом. «Вот пример того, – думал Рудольф, – как вопреки распространенной экономической доктрине не бедность следует за богатством, а наоборот». Во всяком случае, богатые нынче захватывают хорошие участки, случайно доставшиеся беднякам в те далекие времена, когда они были первыми гражданами города, отражали набеги пиратов, вражеский огонь и натиск стихии.
Кабинет адвоката выглядел внушительно: шкафы со сводами законов в переплетах из телячьей кожи, навощенная элегантная темная мебель восемнадцатого века и широкое окно, смотревшее прямо на море, плещущееся о стены крепостного вала. Адвокат не уступал во внушительности своему кабинету. Это был превосходно одетый пожилой, но еще прямо державший спину лысый человек с большим носом, острым подбородком и грустными глазами. Крупные ухоженные руки были испещрены коричневыми пятнами. «Можно понять его грусть, – думал Рудольф, пожимая руку старика, – если представить себе, через что ему пришлось пройти, прежде чем он стал хозяином этого кабинета».
– У меня для вас весьма важные новости, – сказал адвокат, когда Рудольф уселся напротив него за большим полированным письменным столом. Он говорил по-английски медленно, но правильно. Он провел годы войны в Англии, о чем не преминул сообщить Рудольфу. Голос у него был сочный. – Прежде всего относительно вашей супруги. Ее паспорт у меня. – Он открыл ящик стола, слегка нагнулся, вынул паспорт и толкнул по столу в сторону Рудольфа. – Полиция нашла Дановича, человека, которого им хотелось допросить более подробно. Меня уверили, что допрос был проведен… э-э… с пристрастием. Полиция неоднократно арестовывала Дановича за различные преступления, но, к сожалению, ни разу до суда дело не доходило. Кроме того, его алиби оказалось неопровержимым. Весь день он провел в Лионе у зубного врача. Что подтверждается записью в книге регистрации пациентов.
– И что это значит?
– Это значит, – пожал плечами адвокат, – пока полиция не докажет, что либо зубной врач лжет, либо у Дановича были сообщники, которым он поручил, приказал или с которыми сговорился совершить убийство, арестовать его нельзя. На данный момент улик против него нет. Полиции, разумеется, хотелось бы продолжить допрос, но в настоящее время у них нет оснований для задержания Дановича. Если, конечно… – Он умолк.
– Если что?
– Если ваша супруга не пожелает обвинить его в попытке изнасилования.
Рудольф застонал. Он знал, что Джин ни за что не пойдет на это.
– У моей жены одно желание, – сказал он. – Уехать домой.
– Я ее вполне понимаю, – кивнул адвокат. – И, кроме того, у нее нет свидетелей.
– Единственным свидетелем был мой брат, – сказал Рудольф, – но его уже нет в живых.
– В таком случае, по-моему, вашей супруге лучше как можно скорее уехать домой. Могу представить себе, каким испытанием…
«Нет, не можешь, старина, – подумал Рудольф, – даже на минуту не можешь». Он думал скорее о себе, чем о Джин.
– Кроме того, при обвинении в изнасиловании виновность очень трудно доказуема, – заметил адвокат. – Особенно во Франции.
– В Америке тоже, – отозвался Рудольф.
– Это одно из тех преступлений, где закон не всегда оказывается на высоте, – улыбнулся старик. Он уже давно привык к несправедливости.
– Она завтра же улетит отсюда, – сказал Рудольф.
– Теперь… – адвокат любовно погладил сверкающую поверхность стола, в которой его белая рука отражалась бледным пятном; с одной проблемой было тактично покончено, – по поводу вашего племянника. – Он искоса взглянул на Рудольфа; вокруг его бесцветных глаз бугрилась желтоватая сморщенная кожа. – Он не отличается общительностью. По крайней мере со мной. И, по правде говоря, с полицией тоже. На допросе отказался объяснить причину своего нападения на человека в баре. Может, он вам что-нибудь сказал? – Снова тот же хитрый стариковский взгляд искоса.
– Мне – нет, – ответил Рудольф. – Кое-что я знаю, но… – Он пожал плечами. – Но на суде это не будет иметь никакого значения.
– Итак, защиты нет. Смягчающие вину обстоятельства отсутствуют. А нападение с применением силы во французском законодательстве рассматривается как весьма серьезное преступление. – Адвокат тяжело дышал. «Либо астма, – подумал Рудольф, – либо таким манером он выражает свою гордость за цивилизацию во Франции, где удар пивной бутылкой считается чрезвычайно серьезным преступлением, в то время как американцы, по примеру первых поселенцев, до сих пор лупят друг друга чем попало, притом безнаказанно». – К счастью, – продолжал адвокат, отдышавшись, – англичанин вне опасности. Через несколько дней он выйдет из больницы. У него тоже было несколько стычек с местной полицией, потому вряд ли он обратится к правосудию. Кроме того, juge d’instruction[14], приняв во внимание возраст юноши и недавно постигшую его утрату, по соображениям гуманности распорядился в течение восьми дней доставить его либо к ближайшей границе, либо в аэропорт. Извините, так говорится по-французски, это значит в течение недели. – Адвокат снова улыбнулся, не чая души в своем родном языке. – Не спрашивайте меня почему. – Он опять погладил стол, Рудольф услышал легкое сухое шуршание. – Если юноша пожелает вернуться во Францию, чтобы продолжить образование, например… – Он негромко засопел в носовой платок, тем самым вежливо давая понять, что, по его мнению, спрос на образование в Америке не так уж велик. – Через год-другой, я уверен, все это забудется, и я помогу ему получить разрешение на въезд.
– Рад слышать, – отозвался Рудольф. – По словам его отца и мистера Дуайера, ему здешняя школа нравилась, и он очень хорошо учился.
– Ему следовало бы продолжать образование в лицее, пока он по крайней мере не получит calaurе´at[15]. Без этого в наши дни не обойтись.
– Я подумаю об этом. И, конечно, поговорю с мальчиком.
– Превосходно, – сказал старик. – Надеюсь, мой друг, вы согласитесь, что я служил вам верой и правдой и, позволю себе заметить, употребил то небольшое влияние, которым пользуюсь в этой… этой… – он впервые не сумел припомнить английского слова, – в этом pays[16], в этом районе побережья, на благое дело.
– Очень вам признателен, мэтр, – поблагодарил его Рудольф. По крайней мере он хоть знает теперь, как полагается обращаться к французскому адвокату. – А как это все будет осуществлено? Каким образом его доставят на границу? – Он нахмурился. – Я спрашиваю потому, что никого из моих знакомых еще никогда не доставляли на границу.
– Пустяки, – отмахнулся старик. Для него это было самое обычное дело. – Если вы ровно через неделю явитесь в аэропорт Ниццы с билетом для юноши, то его привезут туда в сопровождении инспектора полиции, который и поможет посадить его в самолет, отбывающий за границу. Если угодно, в Соединенные Штаты. Поскольку инспектор будет в штатском, то никакого любопытства это не вызовет – его примут за дядю или за друга семьи, который пришел проводить мальчика и пожелать ему bon voyage[17].
– Мальчику сказали об этом? – спросил Рудольф.
– Я лично поставил его в известность сегодня утром, – ответил адвокат.
– Что он сказал?
– Как всегда, ничего.
