Кроме физической немощи его настигает кошмар не менее страшный, хоть и нематериальный. Кто-то атакует его разум, пытаясь его околдовать. В том, что он является субъектом чьего-то злостного гипнотического влияния, он не сомневается. Он слышал про “Чёрную Библию”, “Евангелие от Сатаны” и прочее. Он готов к тому, что силы тьмы руками, глазами, голосами своих земных приспешников попытаются его, слугу Господнего, пастыря душ человеческих, переманить на свою сторону. Уговорами, увещеваниями, соблазнами, подкупом и лестью, а если не получится — то и угрозами, колдовством и мороком. О подобном даже предостерегал его в своё время покойный Майер, и молодой викарий Кристоф втихаря посмеивался над слишком уж мнительным настоятелем. Как же он заблуждался! Ведь сейчас ему кажется, такой момент уже настал! Шнайдер не волен над телом, но всё ещё способен мыслить. В его воспалённом сознании он видится себе смелым молодым псом, окружённым сворой немытых чудовищ, наперебой пытающихся непослушного пса приманить, обхитрить, схватить за белый ошейник. Вдруг Шнайдер вспоминает, что ошейника нет — тот валяется на дворе, втоптанный в грязь. Отец Кристоф поражён отчаянием. И силы тьмы, будто почувствовав его слабость, запевают свои песни с новой силой:

— И послал Господь лучших ангелов своих на землю, и заключил их в тела отроков слабых, дабы люди, что уверовали, распознать их смогли и вызволить из плена телесного, и отправить на Небеса с молитвою за праведников, и детей их, и земли их.

Шнайдер на автомате напрягает память. Кому может принадлежать этот голос? Тонкий, знакомый, с отчётливо слышимым акцентом. Да это же юный Клемен! Но где он? Почему его не видно? И что за непонятный текст он читает?

— Лучшему из пасторов, в стаде почитаемому, Небесами благословлённому, суждено вершить жертву великую. Пусть не истязается он: миссия его благословлена. Пусть скрепят тайною пастор и праведники жертвенник: только посвящённым велено жертвовать, всем же прочим о завете ангеложертвования знать запрещено.

Память напряжена до придела: нигде, ни в одной из самых мрачных притч Ветхого Завета, ни в книге Бытия, но в книге Исход, ни в книге пророка Иезекииля не припомнит Шнайдер подобных строк. Оно и немудрено — Писание он знает назубок, но без толкования Слово Божие — пустой звук из уст Вселенной, и толкования священных текстов изучены отцом Кристофом ещё лучше, чем сами тексты. Того же, что слышит он сейчас, он не только не припоминает, но и не понимает. Так и есть: сатанинское колдовство! Но почему голосом Клемена? Неужели силы тьмы овладели ребёнком и сейчас бесчестно его используют?

— Смотри, сынок, кажется наш добрый пастор уже проснулся. Пойди проверь — как он? Не нуждается ли в чём-нибудь?

Это голос фрау Вебер! И она здесь! Что же всё-таки происходит? Полутьму предрассветных сумерек, проникающих в молельный зал через плотные стёкла витражей, разрезают неяркие, но обжигающе жёлтые лучи догорающих свечных связок. Шнайдер часто-часто моргает, надеясь из своего неудобного, ограниченного положения разглядеть хоть что-нибудь. Клемен появляется возле скамьи и склоняется над пастором. Он улыбается, в его руках тяжёлая книга, которая выглядит старинной.

— Принести Вам воды, отец? Теперь мы будем о Вас заботиться. Даже пуще прежнего! А вскоре и Вы позаботитесь о них.

“О них”? Кого он имеет в виду? О чём он говорит?

— О них мы позаботимся с Вами вместе. Вам ещё многое предстоит узнать.

Прежде всего Шнайдер хочет сказать, что не может пошевелиться. Но сказать он тоже ничего не может — сухие губы приоткрываются, разрушая корку засохшей крови, и остаются немы. Он пытается сделать вдох поглубже, но дыхание остаётся слабым, частым и поверхностным. Шнайдер хочет попросить принести сердечные капли — у него дома, на кухне, в шкафчике над плитой… Но как он попросит, если нем? И всё же стакан воды возникает перед его лицом. Подоспела пожилая фрау Вебер, а рядом с ней стоит её супруг. Всё семейство в сборе. Шнайдер косится на полный стакан, и созерцание прохладной влаги, такой близкой и недосягаемой, кажется ему пыткой.

— Милый, отцу Кристофу нужна помощь, — с укоризной обращается фрау к мужу, и тот, спохватившись, просовывает свою руку Шнайдеру под лопатки и приподнимает его корпус над скамьёй. Наконец Шнайдер может пить.

— Честно скажу, отец, как мужчина мужчине — выглядите Вы не важно, — теперь настал черёд герра Вебера разглагольствовать. — Оно и не удивительно — буйная выдалась ночка! Да, не так мы представляли себе момент Вашей инициации! Вы сказали, конфирмация проводится епископом только в сентябре? Мы не можем ждать… Придётся Вам подготовить Ангела к встрече с Отцом Небесным своими силами! Чужаки вторглись на нашу праведную землю — а это уже звоночек! Медлить нельзя! Сейчас, когда в наши владения того и гляди заявится и полиция, мы как никогда нуждаемся в небесном заступничестве!

Говорят вроде по-немецки, а не понять ни слова! Почему просто не вызовут врача? Ах, врач… Где скорая, там и полиция. Шнайдер наконец складывает в голове целостную картинку случившегося накануне, и от бессилия, замешанного на непонимании и отчаянном чувстве неправильности, ему хочется сжать кулаки… Но те — будто ватные. Он во власти недуга, он во власти селян, и он ничего не понимает. Он себе не принадлежит!

— Простите, отец, но отпустить Вас домой мы пока не можем. Это небезопасно, — подхватывает у мужа эстафету разглагольствования фрау Вебер. — Побудьте пока здесь, в церкви. Оправьтесь, отоспитесь. В подвале есть душ и туалет, а на втором этаже — спальни. Да Вы это и сами знаете! На столе в трапезной мы оставили Вам еду — запасов надолго хватит! А если не хватит — мы ещё принесём! Церковь у нас добротная, на века строилась, в ней вполне можно жить — отец Клаус не дал бы соврать, упокой Господь его душу! Со временем Вы всё поймёте, и всё образуется. Нам пора, отец. Поправляйтесь! Впереди — великие свершения!

Звук шагов троих пар ног удаляется по проходу меж рядами скамей.

— Отец, я навещу Вас в полдень! Я познакомлю Вас с Особенной Книгой! — кричит Клемен, уже почти дойдя до церковных дверей.

Шнайдер их не видит. Зато слышит звук ключа, поворачиваемого в замке со стороны улицы. Сосредоточившись на ощущениях, он понимает — ключей в кармане сюртука больше нет. Как нет и телефона. Он изолирован и беспомощен, и спасения ждать не приходится — кажется, даже Господь оставил его. Отец Кристоф — пленник собственной Церкви.

***

После стакана воды стало полегче. Губы смягчились, впитав в себя влагу, как увядшие лепестки — утреннюю росу. Всё ещё недвижимый, Шнайдер пробует кашлять. Не с первого раза, но всё же ему это удаётся. Тогда, в девятнадцать, когда подобная напасть одолела его впервые, врач в больнице, куда привезли его Агнес и Пауль, сделал какой-то укол, и Шнайдеру тут же стало спокойнее. Препарат, снимающий спазм мышц при неврозах — кажется, он называется амизил. С тех пор прошли годы, и Шнайдер научился жить со своими приступами — вычисляя их на ранних подступах, он предупреждает атаки молитвою, или седативными каплями, или же Пауль спасает его своими волшебными руками. Настал день, когда он остался один на один со своим наваждением. Кристоф продолжает кашлять — он надеется, что рано или поздно оцепенение спадёт, как уже спало оно с его губ.

— Шнай, ты здесь?

Снова морок! На этот раз Нечестивый пытается сбить его с толку, разговаривая голосом Пауля. Кристоф затаился. Показалось?

— Шнай, ты здесь? Ответь! Что с твоим телефоном, почему он отключен? Дома тебя нет… Ты позвонил и… Шнай?

Всё же морок или Пауль? Слишком уж складно говорит, и его добрый голос заносится в молельный зал вместе со свежим утренним ветерком. Свечи догорели, однако солнце взошло, развеяв полумрак. Двери церкви закрыты — Шнайдер сам слышал, как их запирали. И Пауль никак не мог здесь оказаться — в церковь без ключей не попасть. Да и не звонил он ему… Значит, всё же морок.

— Шнай? Если ты внутри — ответь! Или я побегу за подмогой! — в тёплом голосе Пауля проскакивают нотки тревоги.