Сердце Мисаки пропустило удар, еще один... На сцену неспешной походкой вышел Усами Акихико. “Отошел от дел?!” Его первые слова утонули в восторженном рёве поклонников. “Так Усаги-сан написал песню на музыку Хиро?! И он не сказал мне ни слова?! Друг называется!” – это была последняя посторонняя мысль в голове. Парень смотрел, не отрываясь, впитывая взглядом черты родного и такого далекого лица, отмечая мельчайшие детали до боли знакомого образа, вслушивался в каждый звук, каждый вздох возлюбленного – недостижимого и желанного. Всё тот же, по-прежнему красивый, сильный, гордый, каждое движение полно благородного аристократизма, но лицо осунулось и неуловимо постарело, уголки губ отчеркнул легкий штришок иронии, и взгляд из-под очков не казался таким острым и ярким, как раньше.
Гомон публики заглушал голос Акихико, и Мисаки нестерпимо хотелось закричать, чтобы все – все до единого замолчали, чтобы дали насладиться этими короткими минутами с Усаги-саном, когда его слова, казалось, были обращены к нему лично.
- Я буду краток, – попробовал продолжить свою речь писатель после того, как овации немного поутихли. – Ни за что не стал бы рассказывать историю этих стихов, но мой хороший друг... – Усаги выразительно кивнул в сторону Сегучи, – хитростью вырвал у меня обещание. Приблизительно год назад из моей жизни исчез человек, которого я очень любил и люблю до сих пор, несмотря на то, что нет никакой надежды когда-либо встретиться вновь. Именно это событие открыло во мне скромные способности к поэзии – прежде я был способен только на прозу. Так или иначе, все мои стихи посвящены одному-единственному человеку, но будут понятны каждому, кому доводилось испытывать чувство безвозвратной потери. Наверное именно это чувство побудило меня услышать в оптимистичной и умиротворяющей музыке Накано Хироши историю о том, как поезда уходят в один конец, о том, как исчезают дорогие нам люди, чтобы никогда не вернуться... – Акихико коротко кивнул и, не добавив ничего сверх сказанного, просто покинул сцену.
“Любит до сих пор?! Меня?!” Мисаки дёрнулся к двери, выскочил в коридор и огляделся по сторонам. Слова Акихико привели весь его организм в состояние боеготовности: “Где я? Как отсюда выбраться?” – этого он не знал: даже среди работников клуба далеко не все умели ориентироваться в лабиринте закулисья. Единственное решение, которое показалось относительно здравым, заставило парня вернуться на балкон и зорко уставиться в толпу, чтобы отыскать знакомую компанию за столиками, а среди них и Усаги. “Вот они!” – Мисаки заметил на привычных местах команды “Nittle Grasper” и “Bad Luck”. Писателя не было видно. Сегучи, вместо того, чтобы присоединиться к празднующим товарищам, не спускаясь со сцены, исчез вслед за Акихико. Хиро купался в восторженных взорах Аяки и по всему был чрезвычайно горд собой. Как водилось всегда, в обществе своей возлюбленной он забыл обо всем на свете. “Хиро, черт тебя задери! Какого хрена я заперт здесь, когда вы все там?! Когда Усаги-сан куда-то исчез! Вместе с Сегучи!!!” Ему уже рисовался в красках все тот же черный, сияющий “Ауди” и вышколенный шофер в белоснежных перчатках, услужливо закрывающий дверь за обнимающимися Акихико и Томой. Мисаки в отчаянии стиснул поручень балкона.
Свет в зале неожиданно померк, и прежде чем зазвучали первые аккорды хорошо знакомой Мисаки мелодии, в абсолютной тишине на черных экранах крупными белыми буквами проступили титры: “There are over one million youth lost over the streets of Japan…”*
“Call you up in the middle of the night
Like a firefly without a light
You were there like a blowtorch burning
I was a key that could use a little turning…”
Пронзительный, с легкой хрипотцой, голос Шиндо Шуичи выводил куплет за куплетом поток слов, исполненный боли, любви и безысходности... Прежний Мисаки не понял бы ни слова по-английски, но теперь сознание, минуя вербальную форму, легко считывало четкие, чувственные образы, мучительные и острые для человека, чей смысл жизни превратился в ожидание. В оцепенении он растворился в музыке, в мыслях, в памяти... На гигантских мониторах мелькали лица Хиро, Шуичи, Фуджисаки вперемежку с детскими рисунками, неприглядными сценами уличной жизни подростков, которыми так быстро пресытился Мисаки в первые дни после побега... Заключительные куплеты повторяли один другой практически слово в слово:
“Runaway train never comin’ back
Runaway train tearin’ up the track
Runaway train burnin’ in my veins
Runaway but it always seems the same…”
В темноте сменялись фотографии молодых людей, подростков и совсем малышей с датами их исчезновения: “Если вы видели одного из этих детей или являетесь одним из них, пожалуйста, позвоните по этому номеру”. Мисаки забыл, как дышать: с финальной фотографии в лицо зрителям смотрел он сам. “Такахаши Мисаки,” – гласила надпись. Тишина.
Зал взорвался исступлённым рёвом и апплодисментами. На сцене в мгновение ока снова материализовался Сегучи. Прежде чем широко улыбнуться гостям презентации, его быстрый взгляд метнулся в сторону балкона, скользнул по Мисаки и с долей тревоги устремился куда-то мимо него, вглубь ложи. Парень невольно обернулся. В потемках, у самой двери, застыл Усами Акихико.
*англ. – “Более миллиона молодых людей потерялось на улицах Японии”
====== Глава 36 ======
“...Столько долгих лет замыкал я этот круг,
Это я его привёл на встречу к тебе...”
М. Леонидов, “Не дай ему уйти”
Сегучи так настойчиво твердил свое: “После выступления не уходи в зал, иди направо и жди меня за кулисами. Запомнил? Усами, не вздумай перепутать!” – как будто у него кто-то что-то посмел бы перепутать. Усами невесело усмехнулся, нервно перебирая пальцами незажженную сигарету, – нещадно тянуло курить. Публичные выступления всегда нервировали его сверх всякой меры, а уж необходимость вывернуть душу наизнанку перед уймой любопытствующих чужаков и с перспективой быть записанным на камеру была подобна прогулке на эшафот. Но Акихико сам имел неосторожность попасться – пообещал. Обещания свои он держал во что бы то ни стало, это было его непреложным правилом. Поэтому выступить пришлось, причем по существу, а не отделываться общими, ничего не значащими фразами, как было принято на литературных вечеринках. С другой стороны... может, давно стоило махнуть рукой на все эти подростковые комплексы? Ну вывалил на людях всю подноготную – и что? В каком месте убудет? А у Сегучи борьба за рейтинги.
По всему выходило, что махнуть рукой было нельзя, – уж больно поганенько себя чувствовал писатель, поджидая друга в условленном месте.
- Иди за мной, Усами-сан! – скомандовал Тома, на крейсерской скорости направляясь мимо Акихико к дальней двери.
Писатель со вздохом отделился от колонны и поспешил за другом, поскольку в этих кривых закоулках, заваленных аппаратурой и напичканных всевозможными входами, выходами, подъемами, спусками и перекрестками отстать было все равно, что заблудиться.
- Сегучи, я не удивлюсь, если за очередным поворотом нам попадется светофор. Ну или указатель на Пекин!
- Поговори мне еще, я тебя здесь и оставлю! – вяло отбрехался Тома в ответ на шутку писателя.
- Какой-то ты странный сегодня. Что с тобой?
- Скоро сам узнаешь. А сейчас не дергай меня, у меня работа нервная.
- Знаешь, я и так сегодня перевыполнил планы по послушанию на годы вперед.
- Тогда придется перевыполнить на десятилетие, – Сегучи уверенно притормозил у очередной двери и осторожно заглянул внутрь. Удовлетворенно кивнув самому себе, прижимая палец к губам в молчаливой просьбе не шуметь, он приглашающим жестом впустил Акихико внутрь полутёмного помещения и аккуратно прикрыл дверь снаружи.
Писатель сделал пару неуверенных шагов, остановился и снял очки. Потребовалось время, чтобы привыкнуть к полумраку. После слепящих лучей софитов и рампы на сцене глаза слезились и никак не могли приспособиться к перепаду освещенности. Акихико осторожно помассировал глаза и лоб, прежде чем водрузить очки на место. Помещение заканчивалось балконом, обращенным, судя по всему, прямо на сцену. Он снова присмотрелся и остолбенел: под заключительные строки хорошо знакомой песни с экранов на него глядело улыбающееся лицо Мисаки. На фоне гигантской сияющей копии четко обрисовывался силуэт оригинала – эффект близкий к фантастике. Мужчине понадобилось время, чтобы поверить – это не бесплотный силуэт, а сам Мисаки собственной персоной стоит к нему спиной у перил и смотрит куда-то вниз.
