- Макароны – слава этих крохотных французских миндальных пирожных облетела весь мир и не идет на убыль, – чуть увереннее продолжал парень своим мягким бархатистым голосом.
- Специально для любителей фастфуда, – Мисаки улыбнулся уголками губ, он не смог проигнорировать подсказку Хиро, – донатсы – тюнингованные пончики. Этакий веселый американский вариант. Я подумал, вы пробовали нечто подобное в турне по Соединенным Штатам.
Разноцветные плюшки с глазурью и различными начинками выглядели аппетитными сипатягами и умело создавали беззаботное настроение.
- Медовик на сметанном креме – традиционный русский торт, приготовленный по старинному рецепту, – обаятельно улыбнулся кондитер. – Обладает нежным, утонченным вкусом с упоительными медовыми нотками. Подавайте к ароматному английскому чаю или любимому кофе.
- Ну а на десерт... – в глазах Мисаки плясали смешивые искорки, – венский яблочный штрудель. Еще совсем недавно в Австрии могли даже разорвать помолвку, если штрудель, приготовленный невестой, приходился не по вкусу семье жениха! Так что, кто его знает, может быть, и нам будет нелишне научиться его готовить?..
Сегучи с интересом перепробовал предлагаемые блюда, запивая их крепко заваренным классическим черным чаем “Английский завтрак”. Было интересно наблюдать за сменой выражений лица президента, когда тот отведывал то одну сладость, то другую, то прислушивался к негромким, вкрадчивым интонациям повара, то поглядывал на его разгоревшиеся щёки и сверкающие от волнения и восторга глаза.
- Ну что же... Спасибо, – скрывая улыбку, проговорил Сегучи, наливая чай во вторую чашку и передавая ее в сторону Мисаки. – Я попробовал всё. Было вкусно, даже очень. Я не знаток высокой кухни, но даже будь ваши блюда приготовлены раза в два хуже, я остался бы доволен. Все равно я бы не отказал вам в возможности работать на нашей кухне, потому что я вижу, насколько вы увлечены и насколько этого хотите. Я ведь не ошибаюсь, вы хотите этого?
- Да, Сегучи-сан, очень хочу. Это моя мечта.
- Тогда я даю вам зеленый свет. Приходите завтра и оформляйтесь на должность шеф-кондитера. Меню, разумеется, нужно еще расширить. Сможете? И объёмы обеспечить соответственные спросу. Днем работаете над заделом, вечером – вот за этим столом остаетесь. Устроит вас такое предложение?
- Спасибо большое! Это больше, чем я мог надеяться!
- И вот еще что, Хару-сан: я правильно понимаю, что вы самоучка? – Мисаки едва не поперхнулся от подобного обращения и только кивнул в ответ. – Вы понимаете, что если хотите стать настоящим профессионалом, вы должны учиться? Поработайте немного, освойтесь. Посмотрим, как у вас дальше дело пойдет. А потом вашу квалификацию в любом случае придется повышать.
- Я согласен! Спасибо! – Мисаки поклонился, и тяжелые, длинные пряди волос скрыли его сияющее лицо.
Определенно, этот день был самым счастливым за последнее время, а может и вообще за всю жизнь. Сегодня Мисаки абсолютно случайно добился того, на что не мог надеяться даже в самых смелых своих мечтах – он стал самым настоящим поваром.
====== Глава 21 ======
Акихико устало потер лицо и, не зажигая света, налил себе уже давно остывшего чая. “Гадость”, – он поморщился и залпом выпил горьковатую, терпкую жидкость до дна. Хотелось есть, и чашка пустого чая навряд ли могла бы заглушить это сосущее чувство в области желудка, но идти куда-то на ночь глядя или заказывать еду на дом он не собирался. Заботиться самому о себе – все равно что хвалить самого себя. Усами считал это сродни непристойности. А после сегодняшнего “срыва” с мальчиком по имени Марисе Каташи писатель чувствовал себя полным ничтожеством, недостойным малейшего снисхождения. “Я просто воспользовался наивным мальчишкой, чтобы сбросить на него свои проблемы. Зачем?! Как будто бы мне это поможет?!” Самое удивительное, что на самом деле Усами действительно немного отпустило. Да, совесть его шептала не самые приятные слова, но с другой стороны, Каташи явно не выглядел жертвой обстоятельств. Акихико не хотелось разбираться в себе. Стало легче – и то благо, к чему размышления? Со стороны казалось, что любые решения мужчина принимает мгновенно и без малейшего колебания, руководствуясь лишь собственным желанием. Но на самом деле, если дело касалось близкого человека, он не один раз взвешивал, правильно ли собирается поступать и так ли хорошо все вышло в итоге. В отношениях с чужаками, писателю было абсолютно неинтересно, насколько комфортным окажется его поведение как для окружающих, так и для него самого.
Единственное, о чем он действительно жалел, так это о тетради. В тот момент, когда Айкава без позволения забрала драгоценную тетрадь, Акихико настолько растерялся, что даже не предпринял попытки забрать ее, хотя сила явно была на его стороне. Мужчина был слишком уязвим, беспомощен, разоблачен появлением редактора в момент его явной слабости, ведь именно как слабость он и ощущал свою несдержанность в отношении Каташи.
Судьба стихов не особенно сильно волновала Акихико, ему не казалось, что в этой тетради он написал что-то действительно достойное внимания публики. “Ничего, что могло бы представлять художественную ценность. Примитивные строчки на примитивном английском языке. Никаких изысканных рифм и метафор. Бессвязный бред из напрочь расклеившихся мозгов”, – так он считал. Но сама тетрадь... Она была безумно дорога ему, как будто последняя ниточка, связывающая его с Мисаки, как будто любое слово, вписанное на эти страницы могло проникнуть в душу возлюбленного, минуя расстояние и время.
В квартире было прохладно и очень темно, тусклый свет фонарей с улицы едва проникал на такую высоту, освещая только тротуары и проезжую часть далеко внизу. Акихико, неверными шагами переместился к окну, распахнул створки пошире, вдохнул душный июльский воздух. Стоял самый знойный период в году, когда раскалённый камень города за всю ночь не успевает отдать накопленное за день тепло. “Уже почти август. День рождения Мисаки скоро...” – совершенно некстати вспомнилось писателю. – “Танабата*, оказывается, уже давно прошла, а я даже не заметил, когда...” Усами взглянул на небо, пытаясь разглядеть с детства знакомые очертания – созвездия Лиры и Орла, чтобы отыскать на черном, уже по-августовски роскошном, бархате ночи яркие бриллиантовые отблески Веги и Альтаира, названные в легендах Ткачихой и Волопасом, но не увидел ничего, кроме грязно-серого покрывала, укутывающего Токио от одного края горизонта до другого. “Неужели такой сильный смог?” Обычно в этом месте освещение позволяло видеть звезды в любое время года, если только погода благоприятствовала. Но небо было, очевидно, ясное – луна, только что взошедшая над крышами на востоке, не была закрыта облаками. Однако очертания ее были настолько нечеткими, что казалось, будто бы это не одна луна, а сразу несколько десятков фантомов луны разной яркости и плотности, наложенных друг на друга в полном беспорядке. “Вот черт!” – Акихико выругался и вынул из нагрудного кармана рубашки очки. “Поразительно, что они уцелели после сегодняшнего. Хотя толку от них все равно мало...” – даже с очками луна не превратилась в луну – лишь незначительно уменьшила количество своих копий и светить стала капельку интенсивнее. Звёзды так и остались смутно различимой пылью, рассыпанной по небосводу. “Опять придется новые покупать”, – вздохнул Усами. – “Уже третьи будут за два месяца. Или за три?.” Хоть два, хоть три – все равно отрицать очевидное не представлялось возможным: если раньше Акихико, несмотря на круглосуточные бдения перед ноутбуком в полутемном помещении, годами носил одни и те же очки и менял их только ради оправы, то теперь зрение снижалось с катастрофической скоростью по совершенно неясной причине. Все чаще его одолевало желание остановить свой взгляд вне реального пространства, а по ночам и вовсе опустить веки и не поднимать больше никогда.
Писатель захлопнул окно поплотнее, чтобы не перегружать кондиционеры, и двинулся в сторону спальни. Он по привычке остановился напротив двери в комнату Мисаки. Впервые за все время ожидания Акихико не только не смел войти внутрь, но даже не смог заставить себя прикоснуться к дверной ручке. Краска жаркой волной прилила к лицу, а жгучий стыд и раскаяние затопили его целиком. “Ничего не исправить – ни-че-го. Ни того, что совершил я, ни того, что сделал он...”
