- Начинайте читать, я приготовлю чай, – Акихико с трудом сдерживал себя, ощущая так близко от себя тепло молодого тела.

“Он понимает, что делает? Или все-таки мне показалось, и этот парень еще наивнее, чем я мог представить?”

Усами не торопился. Заваривая чай, он пытался разыскать в себе крупицы благоразумия, которые могли бы погасить внезапно вспыхнувший огонь желания. Три с половиной месяца – слишком большой срок для его темперамента. В отношениях с Мисаки Акихико даже радовала эта неспособность совладать с собственным вожделением: чем жарче полыхала страсть, тем восхитительней была развязка. И неважно, по большому счету, что партнер никогда даже не делал попытки привнести в физическую близость хоть толику участия. Ничего не было слаще этой власти – власти покорять волю, срывать стоны с плотно сжатых губ, сминать сопротивление и дарить восторг юному телу вопреки противоборству слабеющего разума.

Акихико надеялся, что воспоминания о возлюбленном загасят эту неожиданную вспышку – такую желанную телом и такую противную воле. Плоть оказалась сильнее, и любые мысли только усиливали напряжение в паху, посылали короткие волны дрожи в кончики пальцев, учащали дыхание, заливали щёки и шею румянцем, заволакивали пеленой взгляд.

- У вас довольно душно, вы позволите мне немного раздеться? – раздался голос парня прямо за спиной писателя. “Когда он успел подойти?” Акихико вздрогнул, как ребенок, застигнутый в момент запретной шалости. Он коротко кивнул через плечо, опасаясь не совладать с собственным голосом, и украдкой оценил ситуацию из-под опущенных ресниц: “Не хватало, чтобы он заметил мое состояние. Надо срочно отвлечься. Зря я его сюда притащил, недооценил себя. Или этого и добивался?!” Увиденное никак не могло помочь остудить фантазию. Не спеша, грациозно потягиваясь, мальчишка стягивал через голову форменную жилетку. Край рубашки выбился из-за пояса и задрался вверх вслед за поднятыми локтями, обнажая полоску нежной кожи, такую близкую к... “Показалось? Нет, мне определенно показалось!” – Акихико заставил себя вернуть свой взгляд выше ремня довольно тесных брюк, выше тонкой талии... выше, скользить еще выше, не всматриваться в очертания груди под неплотным покровом тонкой, белоснежной ткани, выше, к горделиво повернутой шее, туда, где изящные, нервные пальцы ослабляли узел галстука и расстёгивали верхние пуговицы. Выше, еще выше – твердая линия подбородка, капризный изгиб губ, точеные ноздри нервно вбирают воздух, глаза... Он буквально заставил себя окунуться в омут его взора – томного, завораживающего, притягательного, манящего. Ошибки быть не могло. Неспешный поворот – и уверенное движение хищника навстречу. Акихико поймал налету касание этих сухих, горячих губ, скольжение прохладных, трепетных ладоней по обнаженному в вырезе воротничка изгибу ключицы... Шорох одежды, распахивающейся в чужих, ловких руках... Писатель крепко зажмурился – лишь бы больше не цепляться сознанием за незнакомое лицо – и впился в эти губы с отчаянием самоубийцы, кидающегося камнем на дно, безжалостной хваткой вцепился в эти хрупкие плечи, оставляя ногтями багровые отметины даже через ткань, с силой рванул полы рубашки, уверенно звякнул пряжкой и выдернул ремень...

Он все решил для себя. Он не мог больше терпеть эту мучительную ломку, не осталось больше сил ждать своего единственного – этого человека-наркотика, превратившего жизнь в сказку одним своим появлением, превратившего жизнь в хаос... Акихико давным-давно понял, что нечего больше ждать – некого. Но ждал, ждал вопреки, покуда хватило неблагоразумия. Он устал страдать. Если не может позволить себе умереть, не должен ли принудить обледенелое сердце выстукивать непрерывный ритм и гнать по жилам стылую кровь, не должен ли заставить жить хотя бы тело?.. Усами брал этого мальчишку со всей злостью: грубо, жестко, причиняя боль – как можно больше боли – себе и ему, не заботясь ни о его удовольствии, ни о своем. “Потому что я так хочу!” Потому что впервые за эти месяцы он вообще чего-то хотел, и не собирался себе отказывать. Ни в чем он себе отказывать больше не собирался. Бессознательное настолько завладело сущностью Акихико в эти минуты, что казалось, пожелай он сейчас убить – убил бы без промедления, без разницы, кого – этого парня, любого другого или самого себя! Животная похоть, яростный секс, быстрая и неожиданно скудная развязка.

Писатель поднялся с дивана, подпалил привычную после разрядки сигарету, и безо всякого выражения принялся натягивать на себя одежду. Кое-как застегнув пуговицу брюк, он обернулся и снова, наконец, обратил внимание на парня: идеально спокойное лицо, расслабленная поза, ни единой эмоции. “Ни испуга, ни удовольствия, ни любопытства. Так и надо. Идеальный никто. Хорош! Даже слишком...” Писатель чувствовал, что ему недостаточно. Напряжение схлынуло на считанные секунды, и вернулось новым шквалом, ударило под колени, оглушило, перевернуло реальность... “Хочу еще!” – он без промедления бросил недокуренную сигарету в пепельницу и вернулся на диван. Парень не возражал и молча подался навстречу. И новый исход – все такой же скупой на удовольствие, на удовлетворение. Акихико утер рукавом рубашки – безнадежно испорченной – холодную испарину со лба, снова застегнул брюки и снова затянулся сигаретой, той же самой, недокуренной – она еще тлела.

- Как тебя зовут? – решил, наконец, прервать тишину писатель. Врожденная вежливость?

- Марисе Каташи.*

- Усами Акихико.

- Я знаю, – парень кивнул самодовольно.

- Неужели? – притворно-изумлённое движение бровью.

- Я знаю о вас всё! – убежденно ответил Каташи.

- Неужели? – ни глаза, ни губы, ни поза снова не выдали ни малейшего интереса, только левая бровь снова взметнулась вверх.

Громкий стук каблуков по коридору прервался у самой двери, в замке едва слышно провернулся ключ.

- Усами-сенсей?! – воскликнул высокий женский голос.

- Айкава-сан?

На лице женщины, всматривающейся в силуэты на фоне широких панорамных окон, непонимание сменялось изумлением, потом растерянностью. Женщина неуверенно сделала шаг назад, явно собираясь ретироваться из квартиры.

- В чем дело, дорогая Айкава? Раз уж вы решились почтить меня своим вниманием, то проходите, не стесняйтесь!

- Я... я в другой раз зайду. Завтра. Или через неделю – когда скажете. Если Мисаки вернулся, я здесь явно лишняя.

- И давно у вас проснулись зачатки деликатности? Когда вас волновало, чем я занят и с кем, Айкава-сан? – Акихико подобрал с пола рубашку и брюки своего гостя и кинул в сторону дивана. – Одевайся! Давай, живее. Не видишь, ко мне пришли?

Парень послушно поднялся с дивана и без особого смущения принялся натягивать одежду.

- Акихико-сан, вы можете быть и помягче с Мисаки!

- Если вы перестанете топтаться у двери и подойдете поближе, то легко сможете заметить, что это не Мисаки.

- Как это – не Мисаки?! – взвизгнула Айкава и стрелой помчалась в центр комнаты, чтобы убедиться, разыгрывает ее Акихико или нет. – И кто это? – возмущению редактора не было предела, и она не собиралась этого скрывать.

- Марисе Каташи, – подал голос парень, не дожидаясь ответа Акихико.

Айкава теперь совершенно убедилась, что парень, с которым застала Усами-сенсея в недвусмысленной ситуации – точно не Мисаки. Во всем её внешнем виде читалось осуждение.

- Я провожу тебя в ванную. – Акихико подхватил гостя под локоть и отвел на второй этаж, где заодно привел в порядок и самого себя. Вернулся он довольно быстро и обнаружил Айкаву, сидящей на освободившемся диване с нескрываемо брезгливым выражением. В руках она держала раскрытую тетрадь – ту самую тетрадь Мисаки, в которую Усами записывал стихи, все эти месяцы рвущиеся в поток его сознания из глубины души.

- Отдайте! – Усами протянул руку.

- И не подумаю. Даже не пытайтесь! – Акихико отступил. После недолгих секунд борьбы редактора над разгневанной женщиной, профессионализм взял верх, и Айкава углубилась в чтение. Всё ее внимание ушло в эти строки, и она не замечала уже ничего вокруг себя – ни того, как вышел за дверь мальчишка Марисе Каташи, ни того, как Акихико долго оправдывался по телефону перед Камидзё из-за пропущенных без предупреждения занятий, а потом опустился на диван и спрятал свое измученное лицо в ладонях.