Усами-сенсей ночи напролёт готовил материалы для занятий, пытаясь приблизить их к жизни, сделать максимально доступными и соответствующими современным научным течениям. Кому это было нужно? Риторический вопрос. Преподавателей воспринимали как обслуживающий персонал. Никто не слушал и не пытался вникнуть. Хорошо, если в группе присутствовал штатный заучка, который хотя бы записывал. В любом самочувствии и настроении Акихико стоял перед аудиторией с неизменно приветливым выражением лица и работал. Это была ежесекундное, беспрерывное напряжение памяти, речи, реакции, терпения и выдержки, напряжение мускулов лица и тела, наконец! Сизифов труд. Пара за парой все повторялось. Студенты делали что хотели. Хотели – слушали, хотели – занимались своими делами. Хотели – приходили, хотели – гуляли. Причины были самые разнообразные: хорошая погода, наоборот, плохая погода; хорошее или, напротив, плохое настроение; больная голова после вчерашнего веселья; банальная лень или уйма более интересных занятий. Привести вражеский стан в тонус могли только “санкции”. Камидзё, которого не даром прозвали демоном, изо дня в день твердил другу, что со студентов нужно драть три шкуры, иначе они прошляпят все, что только можно, дружно завалят сессию, а потом сядут прямиком на шею, и вытаскивать их из “долговой ямы” придется собственноручно преподавателю. Потому что спрос будет именно с того, кто “не смог научить”, не смог обеспечить посещаемость, сдачу зачетов и курсовых работ в срок, иначе говоря с того, кто потерял контроль над ситуацией. К тому времени у руководства возникнет множество неприятных вопросов по поводу компетентности... Ну а экзамен принимать все равно будет нужно. Де юре – не более трех раз, де факто – столько раз, сколько потребуется. Ну и подготовить студентов худо-бедно придется. Потому что никто, никогда, ни за какие прегрешения не исключит из университета целую группу, а то и несколько.

В общем Камидзё жужжал и жужжал изо дня в день одно и то же, и Акихико изрядно надоело слушать эти нудные нотации. Во-первых потому что он уже чувствовал, что потерял контроль, и ничего не мог сделать – он не был мастером дипломатических санкций, а орать на всю аудиторию, угрожать карами небесными и швыряться чем ни попадя в ... в общем-то довольно-таки живых людей воспитание не позволяло.

- Вот ты и Мисаки своего так же слил! – злился Камидзё, в очередной раз отчитывая Усами за чашкой кофе во время перерыва. В последнее время демон довольно часто позволял себе подобные шпильки в адрес Акихико, и тому было совершенно неведомо, чем он мог заслужить подобную фамильярность. Неужели своей

откровенностью трехмесячной давности? Сейчас Усами уже готов был признать тот разговор ошибкой. Поначалу в их отношениях появился намёк на возрождение былой дружбы – той давней, незамутненной еще необдуманными поступками, и Акихико был искренне этому рад. Правда он опасался, как бы нечаянно не внести сумятицу в отношения Камидзё и его возлюбленного – тот был явно ревнив, но неприятности, как водится, приходят откуда их не ждут. Со стороны Хироки в общении всё чаще проскальзывала некая снисходительность и даже превосходство. Вначале их еще можно было списать на неуклюжие попытки пошутить, на проявление заботы и покровительства к менее опытному коллеге. За три месяца писатель уже вошел в курс всех дел, занял свою нишу в коллективе и, в общем-то, будучи самостоятельным взрослым мужчиной, перестал нуждаться в опеке, но стиль общения не менялся.

- Вы его тоже слили. Не такие, выходит, крутые, если на то пошло, – рыкнул своим низким голосом Акихико, подразумевая преподавателей Мицухаши.

- Во-первых, то дела даже не нашего факультета, а во-вторых, твой любезный сам не явился на пересдачу, это уж слишком. За неявку исключают, ты знаешь, – слишком елейная улыбка, чересчур.

Акихико молча поставил недопитую кружку на стол Камидзё и вышел из кабинета. От досады нещадно захотелось курить. Вообще-то профессор Мияги, проявив чудеса технического мышления, несвойственные обычно гуманитариям, умудрился втайне от службы безопасности настроить датчики в кабинете так, что дымить можно было сколько угодно. Но Акихико подобная беспечность раздражала: ладно, курить за работой он и сам любил, но только не в комнате, заваленной кучей бумаги и стопками книг, в том числе, довольно редких.

Времени до следующей пары было предостаточно, и проводить его в компании Хироки резко расхотелось, поэтому писатель по привычке направился в дальний уголок университетского сквера, где облюбовал для себя одну тенистую скамейку. С самого первого рабочего дня он только и делал, что пытался быть незаметным. Акихико поставил яркую машину на прикол, и в любую погоду ходил до университета и обратно только пешком, желательно очень ранним утром и поздно вечером, старался поменьше маячить в коридорах, никогда не заходил в столовую, а в курилке появлялся только если занятия шли одно за другим, и жизнь без сигареты начинала казаться адом. Несмотря на все эти ухищрения, он постоянно чувствовал чужие взгляды. Любопытные, беззастенчивые, часто завистливые и не очень добрые. Коллеги чаще косились из профессиональной ревности: должность доцента хотели бы занять многие, но никому она не оказалась по зубам, а тут заявился лощеный писака без опыта работы, зато выпустивший море бульварной литературы. Что до всех его громких премий и регалий, так удивляться нечему, с такими деньгами чего только не купишь. Студенты таращились еще менее интеллигентно, открыто шушукались и едва не показывали на знаменитость пальцем. Публика никак не могла наговориться и забыть Мисаки, ползли слухи и сплетни – правдоподобные, не очень, совершенно абсурдные – и все никак не утихали.

“Я, кажется, начинаю понимать, что имел в виду мой мальчик, когда просил меня здесь не появляться и не привлекать внимание ни к нему, ни к себе. Интересно, ему тоже приходилось выслушивать подобное?” – в том, что это были гадости, причем в довольно большом количестве и совершенно невероятном качестве, писатель уже не сомневался. – “Но по крайней мере я был прав, что запрещал общение с этими мнимыми дружками. Поражаться не устаю! Ни одной светлой личности на весь университет! Есть здесь хоть один праведник?!”

На противоположный край скамейки с размаху шлёпнулось что-то тяжелое. Акихико от неожиданности вздрогнул и чуть не выронил из пальцев сигарету, только что вынутую изо рта, чтобы стряхнуть на землю пепел. “Черт, нервный стал, так нельзя! Дергаюсь из-за ерунды...” – он сделал глубокую затяжку и, прищурившись, перевел внимательный взгляд на возмутителя тишины. “А вот и светлая личность...”

- Извините! – торопливо пробормотал юноша, резко подхватил с дощатого сиденья рюкзак, судя по звуку, явно набитый книгами и приготовился к бегству.

- Ерунда, – желания поддерживать разговор не было совершенно, но элементарные правила приличия взывали к себе.

- Я не сразу вас заметил. Обычно здесь никого нет.

- Я докурю и уйду, присаживайтесь, если вам не досаждает дым.

- Да я и сам не прочь, – приветливо вступая в разговор, улыбнулся парень и вынул из кармана пачку сигарет и зажигалку.

“Действительно, по-другому и не назовешь – светлая личность”, – писатель ухмыльнулся, быстро окидывая саркастическим взглядом паренька. Усами всегда легко подмечал детали, хватило секунды, чтобы нарисовать себе весь образ собеседника, хотя в последнее время глаза чувствовали постоянную усталость и непреодолимое желание смотреть не на что-то конкретное, а сквозь пространство, в никуда.

Молодой человек сильно напоминал юную версию Камидзё – тот же рост, телосложение, похожая манера двигаться. Темные волосы оттенка молочного шоколада рассыпались сияющим каскадом и падали на глаза глубокого чайного цвета. Парень время от времени рассеянно откидывал челку набок легким кивком головы, но тяжелые непослушные пряди в тот же миг снова соскальзывали вниз.

- А-а-а! Бесит!!! – довольно громко буркнул юноша и раздраженно запустил в волосы пятерню, силясь хоть на время удержать их движение. – Задолбало!