— Предложение руки и сердца? — неудачная попытка пошутить плохо сочеталась с испугом, явственно отразившимся на лице Сергея.

— Не болтай. Разворачивай, — Эрик чувствовал, что ещё чуть-чуть, и от волнения задрожат поджилки.

— Это что, чашка?! — Томашевский тоже замер.

— Чашка.

— Такая же, как у меня была?

— Та же.

— Не может быть, я её в окно выкинул.

— Всё-таки твоя работа, значит? А я голову ломал…

— И что теперь, Эрик?

— Теперь всё будет хорошо, Серёж. Я обещаю.

====== “Другая жизнь” – Глава 15 ======

«Нет, Артёмка, не видать тебе моего Серёжи, как собственных ушей!» — так Эрик решил для себя ещё вчера, гордо шагая прочь от этого богом забытого места. То же самое твердил себе весь вечер, всё утро и готов был повторить сколько угодно раз, пока не предоставится удобный случай сообщить об этом сопернику в глаза. То же самое он собирался повторить при встрече и Катеньке, но сейчас она явно маячила на заднем плане, отец только вчера подтвердил, что скромница с русой косой продолжает изображать из себя святую невинность в Москве на месте секретаря при нынешнем исполняющем обязанности генерального директора.

«Нет, Артёмка. Не твой он», — повторял сам себе Эрик — всё ещё не победитель, лишь претендент на победу.

Прошедший день пролетел в памяти стремительной, яркой кометой и почти уже скрылся за горизонтом, но Эрик не был готов отпустить его, как не был готов отпустить и Серёжу.

Готов не был, но отпускал, иначе не получалось. Томашевский удалялся стремительно и легко, не оборачиваясь, как всегда решительный, собранный. Эрик потёр украдкой пожатую Серёжей на прощание кисть и спрятал в карман, чтобы не утратить раньше времени тепло его прикосновения.

Полный мелких обыденных забот и недоверчивой, робкой радости день уступил свои права вечеру, но Эрик продолжал перебирать в деталях каждую мелочь: как отскребали песком и пучком жёсткой травы гарь со дна кастрюльки, как не пошли ни на какой мыс, потому что «поздно, свет ушёл», и вообще никуда из дома не выходили, варили картошку в мундире, чистили, перебрасывая с ладони на ладонь, обжигаясь, макали в соль и душистое масло, ели потом, откусывая крупными кусками…

И так хорошо было сытыми до отвала повалиться в обнимку на диван, сквозь бормотание сто раз пересмотренного фильма прислушиваться и чувствовать, как расслабляется Серёжа, как дыхание его становится чаще и поверхностнее, а голова клонится набок до тех пор, пока не опускается на заботливо ждущее плечо рядом, а после сползает ещё ниже — на колени.

Хорошо смотреть, как он хмурится и вздыхает, ворочается и ёжится от холода, как укрытый одеялом и ласковой рукой, согревается и ещё глубже проваливается в сон.

Хорошо спустя час или полтора тишины и неподвижности встретить на себе внимательный, изучающий взгляд щурящихся от света глаз, склониться и целовать целомудренно, едва касаясь губами, — лоб, брови, веки, щёки, переносицу и кончик носа, подбородок, самый краешек коварно изогнутой улыбки…

Хорошо оказаться пойманным, затянутым в поцелуй, далеко не невинный.

Хорошо ловить поцелуи самому, властно вжимая нахально несопротивляющееся тело лопатками в стену: на кухне, в комнате, в дверях — везде.

Хорошо снова пить чай вместе, как когда-то давно, будто не в этой жизни, неуклюже толкаясь коленками под столом.

Хорошо просто смотреть на Серёжу, на то, как он бережно вращает худыми, длинными пальцами фарфоровую чашку с розовым цветком, рассматривая её миллиметр за миллиметром, будто проверяя на подлинность:

— Ни трещинки! — забавно приподнятые брови.

— Я нашёл её в сугробе! — не забыть нахмуриться, изображая несуществующую обиду.

— Она летела с пятого этажа!

— Я и не подозревал, что ты такой темпераментный! — шутить с лёгким сердцем оказалось таким удовольствием!

— Не замечал? Где были твои глаза?

— Ты умеешь быть скрытным.

«Действительно, умеет…» — сейчас Тома почти бежал навстречу Артёму, вышедшему из автобуса на противоположной стороне дороги. А ведь Эрик совершенно забыл обо всём на свете, он и в голову не думал брать, почему ближе к вечеру Серёжа стал так часто поглядывать на часы. Всё было слишком радужно, слишком волшебно, и вдруг это строгое:

«Тебе пора. Я провожу до остановки», — ни слова больше.

«Он дал мне то, что мог дать. Разве я не должен быть благодарен? Почему я не могу просто спокойно взять? Почему меня, черт побери, аж колотит при виде этого Тёмы, при мысли о том, что Серёжа снова с ним!» — Эрик шагнул на подножку подъехавшего полупустого автобуса и тут же метнулся к заднему стеклу. Обочина почти скрылась в тени придорожного кустарника, но увидеть он успел, как удаляются два силуэта, непринуждённые, близкие, будто склеенные плечом к плечу.

«Почему, Тома?» — Эрик не понимал, но и не чувствовал себя вправе спрашивать.

Всю неделю он продолжал приезжать по утрам, теперь уже на машине. Вставал рано, готовил завтрак на двоих — не ту баланду, которую упорно варил безрукий Тёма, а нормальную еду, заливал термос хорошим кофе и мчался в Новый Свет. В последние дни Эрик рискнул приготовить еду прямо на кухне у Серёжи и снова не встретил сопротивления.

Томашевский вообще стал другой, до того на всё согласный, что Эрик временами начинал искать подвох, но ничего подозрительного не происходило. Серёжа охотно соглашался на любое предложение, будь то прогулка в горы, запекание сосисок на костре, быстрый секс в закутке у сарая или путешествие по побережью до Ялты и обратно — любой каприз в обмен на… Да, Эрик сам был готов выполнить любое желание Томашевского, только тот ничего не просил, как будто ничего не хотел.

Чуть позже стали заметными и другие странности.

Серёжа никогда не называл Эрика по имени. Сам Эрик при любом удобном случае с особым удовольствием смаковал на все лады: «Серёжа!», «Серёжа?» — и почти отказался от такого привычного когда-то «Тома». То же и с попытками заговорить о прошлом — тишина в ответ.

«Ты, вообще, помнишь, кто я?» — так и тянуло спросить в минуты расслабленности, но Эрик понимал: вряд ли стоит.

Вне зависимости от предшествующих нагрузок, стоило Серёже оказаться в состоянии покоя, он моментально начинал засыпать. Иногда — прямо за завтраком, за чашкой кофе, с недожёванным бутербродом за щекой, а уж на диване или в машине — наверняка. И это — всегда работоспособный до безобразия Серёжа!

«Поспи, поспи…» — шептал Эрик и устраивался рядом с планшетом или книжкой, а иногда устраивался под боком и тоже спал.

В такие дни Томашевский, казалось, готов был лежать под одеялом до бесконечности, только скорое возвращение Тёмы и заставляло его отрываться от горизонтальной поверхности: «Тебе пора!»

Задаваясь вопросом, какого всё-таки чёрта встаёт и уходит, Эрик вставал и уходил.

Иногда не выдерживал и возвращался с полдороги, чтобы постоять, как в первый вечер, послушать, понять, и с каждым разом сильнее ненавидел соперника, который был и нахален с Серёжей, и груб, и обходился с ним непростительно по-хозяйски, но несмотря ни на что оставался «Тёмкой».

Руки чесались расставить точки над «i», внушить раз и навсегда, какого отношения достоин Томашевский, а заодно продемонстрировать, кто в доме хозяин. Глупость несусветная, учитывая, что Эрик никак не собирался становиться хозяином в этой халупе и каждый день искал способ поаккуратнее вручить Серёже ключи от своего дома или, для начала, хотя бы пригласить его к себе в гости.

Проучить заносчивого молодца стоило однозначно. Эрик выслушал достаточно: сегодня истеричный Тёмочка орал особенно вдохновенно. Суть его претензий, как и в первый день, была отведена вопросам отопления. Уголь и дрова хозяйственный и прозорливый мальчик, как и обещал, заказал, и весь сегодняшний день Томашевского был посвящён ожиданию груза. Машина с дровами должна была прийти утром, машина с углём — вечером, и согласно грандиозному авторскому замыслу, за день Серёжа должен был сложить дрова в поленницу, освободить заезд во двор и организовать отгрузку угля прямо в сарай.