Эрик сомневался, выполним ли такой план в принципе, но во-первых, его вело от злости при одной мысли, что Серёжа со своей больной спиной будет таскать на весу что-то тяжелее кружки с чаем, а во-вторых, по извечной русской традиции, машина с дровами опоздала и вывалила гору поленьев посреди двора минут за двадцать до появления машины с углём. В итоге, и то и другое теперь покоилось на крошечном пятачке у сарая в одной здоровой бесполезной куче, доводя Артёма до исступления.

Будь Эрик хозяином положения, он непременно нашёл бы способ договориться с работниками до того, как случилась эта катастрофа едва ли не вселенского масштаба, но заказ был оформлен на Артёма, деньги платил Серёжа, который, не моргнув глазом, скомандовал начать отгрузку, а получив в итоге то, что получилось, спокойно сунул подмышку несколько деревяшек и скрылся в доме. Демонстрируя абсолютную беззаботность, он напихал в топку газет, и принялся разводить огонь.

— Серёж, ты умеешь печку топить? — осторожно поинтересовался Эрик, который не имел никакого опыта настоящей деревенской жизни.

— Всё просто: запихиваешь, поджигаешь и топишь. Я быстро научился.

«Научился, так научился», — Эрик пожал плечами, главное, чтобы было тепло.

Теплее стало не сразу, Томашевский ещё раз сбегал во двор и притащил новую охапку, которая с лёгкостью поместилась внутри печки, забив её почти доверху.

— Отдохнуть не хочешь? — Эрик осторожно потрогал Серёжу за плечо — тот снова выглядел таким усталым, будто поленницу всё-таки сложил, а уголь самолично перетаскал в сарай. — Я диван разложил.

— Недолго только. Растормоши меня через полчасика.

Растормошить не получилось: Эрик, согревшийся уютным теплом от печки и потрескиванием пылающих поленьев, тоже незаметно для себя уснул, а проснулся от неясных стуков и шорохов за стеной. Серёжа продолжал мирно сопеть под рукой, в той же позе, что и заснул, доверчиво прижимаясь спиной к животу и груди Эрика, так что шуршать пакетами и бряцать кочергой в топке он точно не мог. Вопрос решился в считанные секунды:

— Серёж, ты дома?! Ты не видел, что за мудила у нас опять под окнами тачку свою ткнул?! — до того, как Артём уверенно заглянул в комнату и наткнулся взглядом на незнакомую фигуру, Эрик успел только перекатиться на бок и сесть. — Ты кто?!

Эрик выразительно шикнул и приложил палец к губам.

— Я не понял, мужик, ты что здесь…

— Тиш-ше! — Эрик продублировал сердитым шёпотом свой жест и ловко соскочил на пол, распрямляясь во весь рост.

— Ты кто?! — требовательно повторил Тёма, когда оба оказались в кухне, и встал поперёк выхода, скрестив руки на груди.

— Кто, кто! Конь в пальто! — Эрик не удержался от примитивной издёвки: слишком уж бросалось в глаза несочетание внешней зрелости физической оболочки парня с детскостью выражения его лица. Эту наивность ничуть не перешибали активные попытки Артёма изобразить праведный гнев. Смешные, надо признать, попытки. Стало совершенно ясно, почему взрывной характер этого лося не производил особенного впечатления на Томашевского.

«Тупой качок», — вынес вердикт Эрик и окатил заметно растерявшегося соперника насмешливым взглядом с головы до ног.

— Берега не попутал?! Где Серёжа?!

— Спит в комнате, так что не ори, дай поспать человеку.

— Сам разберусь! Какого чёрта ты здесь делаешь?

— Вообще-то я тоже спал, — заявил Эрик, прикидывая попутно в уме, имеет ли право заявить свои права без согласия Томашевского: «А почему, собственно, нет?» — Спал я. Предварительно оттрахав Серёжу до потери пульса.

Особого сорта удовольствие — наблюдать, как краска пятнами проступает на лице Артёма, делая его ещё больше похожим на большого ребёнка.

— Что? Повтори, что ты сделал?!

— Ты глухой? Вроде, нет. Тупой? Очень вероятно. Но не настолько же, чтобы не улавливать смысл слова «оттрахать»?

Артём, казалось, потерял способность не только говорить, но и мыслить связно — стоял столбом и беспомощно моргал глазами, большущими широко распахнутыми глазищами сочного синего оттенка.

«Как у Серёжи. И ресницами так же удивлённо хлопает!» — странное открытие, с которым всяко можно было повременить.

— Ты думал, единственный в его жизни мужик? Быть для Серёги единственным — это надо заслужить, знаешь ли. Как там говорят… По́том и кровью! Ты истери почаще, сопля зелёная, истери посильнее. Надрывайся погромче. Чтобы Серёжа тебя выставил побыстрее! А уж я помогу, помогу, чем смогу! — коварная мысль сама собой сложилась в голове.

— Да кто ты такой, чтобы!.. Да пошёл ты!.. Чтобы ни ногой больше в моём доме!.. Проваливай! Только попадись мне ещё на глаза!

— Завали хлебало, щенок!

Увернуться от удара в тесной, забитой мебелью кухоньке оказалось непросто. Кулак Артёма пропахал скулу по касательной и ощутимо зацепил ухо. Запутавшаяся в ногах табуретка пошатнула равновесие агрессора, а выброшенная вперёд рука задержалась в крайней точке на доли секунды дольше необходимого, и тот, не сумев вернуть центр тяжести на место, повалился вперёд, одновременно зарабатывая удар в подставленный затылок и чисто по инерции впечатывая противника в висящую на стене посудную полку.

Тяжеловесная конструкция с оглушительным треском рухнула — хорошо не на ноги, не на голову растянувшегося на полу Артёма. Осколки, обломки, перекошенная громада шкафчика и погребённые под ней коробки, лопнувшие пакеты с макаронами… Серёжин силуэт, подсвеченный сзади раскачивающейся на проводе тусклой синеватой лампочкой.

— Вон отсюда. Оба! — и что-то такое в его интонации и облике…

Синхронная капитуляция перед лицом третьей силы. В сени, на крыльцо, в сад, за калитку — от греха подальше.

— Так это ты мне, с-с-сука, весь газон изничтожил своим трактором? А я всё понять не мог, кто!

— Мой трактор! Где хочу, там и ставлю!

— Права за два барана купил?!

— Всё лучше, чем на автобусе, нищеброд!

— Серёжа ненавидит мажоров и понтярщиков!

— У Серёжи голова не болит от твоего бабского воя?!

— А жопа у Серёжи не болит от твоего…

От ярости побелело перед глазами, от неконтролируемого желания уничтожить, раздавить. Уже не одна затрещина — град ударов. На землю бросить, по земле размазать. Впиться в горло — хоть пальцами, хоть зубами…

«Чтоб не смел! Никогда! Ни за что! Никто! На моего Серёжу!»

Где-то рядом оглушительно грохнуло, спину обдало жаром, швырнуло на дорогу вместе с обломками дерева, стекла и камня, припорошила сверху пригоршнями грязи, смешанной с пожухлой листвой.

«Что это?» — Эрик медленно обернулся. Гигантский костёр из груды развороченных брёвен там, где только что стоял дом. Маленький, убогий домишко, в котором поселилось самое дорогое на земле сокровище.

— Серёжа… — сиплым шёпотом.

— Серёжа? — одними губами.

====== Эпилог ======

— Нет, Тёма, не убеждай меня даже! Уж не знаю, что ты такого страшного про Серёжу сказать мог, но Эрик тебе нос сломал, и ты его выгораживаешь?! Это выше моего понимания!

— Да пойми, я, и правда, заработал, Кать! Разозлился, через край хватил. За это морду бьют. Здорово психанул, раз смог так выразиться про собственного брата! Знаешь, глаза у Эрика сделались просто жуткие! Хоть с жизнью прощайся!

— Знаю, как не знать. Глянуть он умеет. Мало кто выдерживает. Неприятный взгляд.

— Я потом не раз его исподтишка разглядывал, присматривался, пытался понять, в чём секрет. Глаза как глаза, на самом деле. Просто цвет странный, ведьмачий какой-то. Особенно, когда заводится. Ну, а в тот раз он очень разозлился. В общем, я сразу понял, кранты мне! Он на меня в один прыжок налетел, озверел в одну секунду. А я даже сопротивляться не стал.

— Тёма, это называется мазохизм!

— Бывают случаи, когда самому себе врезать хочется.

— У меня не бывает.

— Кать, ты у меня умница. Это я накосячить мастак. Вот и решил, раз за дело, так пусть отлупит от души и по справедливости. Упали мы на землю, а потом вдруг… Гром как ахнет! Я такой: «Что это было?!» — как будто небо провалилось! Я вообще ничего сначала не понял, думал, головой ударился. Сверху какие-то доски, щепки, щебень сыплются, в глазах огонь пляшет! Если бы не лежали, смело бы с ног, точно, и пришибло бы каким-нибудь осколком. Эрику по затылку хорошо стеклом чиркнуло, зашивать пришлось.