Идиотская политика двойных стандартов мужчин поколения Феррари (и их сыновей) породила такую одержимость сексом, которую невозможно встретить, пожалуй, ни у одного другого цивилизованного народа. К примеру, в Италии измена со стороны мужчины не влечет за собой наказания, если только не сопровождается скандальным поведением. Однако, если в неверности будет уличена женщина, ее могут заточить в тюрьму. Но для мужчины обладание более чем одной женщиной есть мерило его мужественности – вот так все просто. Это, конечно, порождает противоречия, неловкость и в конечном счете громадную неуверенность в себе. В своей весьма оригинальной работе, посвященной соотечественникам и озаглавленной «The Italians», известный журналист и историк Луиджи Бардзини так описывал этот феномен: «Большинство их [мужчин] таят в себе скрытые страхи и сомнения. Обязательно наступает такой момент, когда каждого из них осеняет, что большинство женщин, с которыми у них были интрижки, это чьи-то жены, а значит, фактически невозможен такой расклад, при котором все мужья Италии отступают от супружеской верности, тогда как все жены ее хранят. Никуда не деться от того факта, что каждый день значительное число гордых итальянских мужчин, ревнивых, подозрительных, властных, горделивых мужчин становится cornuti, рогоносцами, превращаясь в объект презрения и насмешек».

Разумеется, такой же образ мышления зарождался и в сознании молодого Энцо Феррари.

который мало что требовал от самого себя и своих детей мужского пола, но при этом требовал всего от своих женщин, ожидая от них либо безупречного поведения в духе блаженной Мадонны, либо совершенно невзыскательного по отношению к ним самим поведения в постели.

До самого конца своей жизни Феррари не расставался с кандалами своих корней конца XIX – начала XX века.

Он научился общаться в вычурной манере старой Италии, всегда в общих чертах лести и презрения, никогда – напрямую, в особенности в тех вопросах, к которым можно подойти непрямым путем, не показывая никому своих истинных чувств.

Его первый контакт с миром автомобильных гонок случился 6 сентября 1908 года, когда отец взял его и брата Дино на гонку, проходившую под Болоньей. Ему было 10 лет, и вместе они отправились по Эмилиевой дороге в Болонью поглядеть на двух лучших пилотов в мире, Феличе Надзарро и Винченцо Лянчу, гнавших свои мощные «Fiat’ы» по длинной, плоской 53-километровой трассе, составленной из нескольких общественных дорог, проходивших вокруг города, была в их числе и сама Виа Эмилиа. Лянча к тому времени уже основал компанию, которая еще долго будет носить его имя, но пока продолжал выступать за команду «Fiat». В той гонке он установил рекорд круга в 135 километров в час и ловко управлялся со своим автомонстром на равнинах долины По, порой преодолевая отметку в 160 км в час, но победителем гонки стал Надзарро, чья средняя скорость составила чудовищные 119 км в час.

В следующем году юный Феррари прошел пешком больше трех километров по открытым фермерским участкам, чтобы посмотреть свою вторую в жизни гонку. Тот заезд не имел большой значимости, он проходил на Навичелло, прямом участке старой провинциальной автострады Модена-Феррара. Феррари вспоминал, как наблюдал за местными волонтерами из Автомобильной ассоциации Модены, окроплявшими водой из ведер грунтовое покрытие трассы, чтобы вслед проносящимся машинам не поднимались тучи пыли. Спортсмен-пилот по фамилии Де Дзара одержал тогда победу, показав среднюю скорость в 81 км в час. Феррари говорил: «Эти гонки казались мне невероятно волнующими».

Однако каких-либо доказательств того, что его страсть к автомобилям и гонкам затмила все прочие интересы его юности, нет. Он не утратил мальчишеского энтузиазма по отношению к местной моденской футбольной команде, и в какой-то момент, казалось, даже решил делать карьеру в спортивной журналистике. В 17-летнем возрасте он написал несколько заметок для влиятельной итальянской спортивной газеты «Gazzetta dello Sport», продемонстрировав своей прозой сильное чутье на драматичные моменты и умение содержательно рассказывать о событиях.

Много лет спустя Феррари признается, что мальчиком мечтал о трех карьерах: спортивного журналиста, оперного певца и автогонщика. По иронии судьбы, ни на одном из трех поприщ он не оставит значительного следа, хотя вполне вероятно, что именно его умение ловко обращаться со словами и высказывать спорные мнения по разным вопросам обеспечило ему такой успех у итальянской прессы. Что же до пения, то он открыто признавал, что начисто лишен музыкального слуха. Близкие никогда не слышали от него попыток спеть арию, даже после нескольких лишних бокалов «Ламбруско». Он с теплотой вспоминал обеды в маленькой столовой семейного дома в компании тенора по фамилии Буссетти, бывшего механика, певшего в хоре «Метрополитен-опера компани». Как-то раз Буссетти дал импровизированный послеобеденный концерт и сотряс маленькую комнатку, взяв такое высокое до, что по воспоминаниям Феррари, в помещении погас весь свет!

И хотя Феррари воспитывали, как и практически всех остальных, в лоне римской католической церкви, он никогда не был религиозным человеком, а позже даже сокрушался: «Хотя я крещеный католик, я лишен дара веры и завидую тем, кто находит в ней спасение от своих бед и несчастий». Он писал, что нашел катехизис «отвратительным», и вспоминал, что старый приходской священник в Санта-Катерине открыто демонстрировал свое раздражение поведением Энцо по причине очевидной нехватки энтузиазма с его стороны. Он также признавался, что в первый и последний раз исповедовался в грехах в субботний день перед своим первым причастием – и это несмотря на то, что их с Дино годами водили в церковь, где они щеголяли своими одинаковыми синими матросками.

Воспоминания Феррари и другие свидетельства о его юности никоим образом не указывают на наличие у него каких-либо выдающихся талантов.

но которого медленно затягивало в кровавый водоворот, поглотивший Европу после того, как Гаврило Принцип сделал два своих пистолетных выстрела в Сараево утром 28 июня 1914 года.

С того момента мир погрузился в самую кошмарную, разочаровывающую и бессмысленную массовую бойню в истории человечества. Буквально каждый европейский мужчина поколения Энцо Феррари оказался затронут войной, хотя с ее начала пройдет почти целый год, прежде чем Италия вступит в боевые действия на стороне союзников в мае 1915-го. Миссия была ясна. Идея Italia irredenta стала национальной одержимостью: основной интерес для страны был сосредоточен на землях, занятых империей Габсбургов, в «выступе» Трентино и вдоль побережья Адриатического моря. По количеству населения Италия совсем немного уступала Франции, но при этом была самой бедной из так называемых великих держав. Юг страны был заперт в тесных рамках средневекового аграрного общества, а север едва ли мог в одиночку вытянуть нарождающуюся индустриальную экономику. Что еще хуже, Италия была слаба в политическом плане, поскольку объединила свои враждующие регионы и провинции менее чем полувеком ранее.

Молодежь Италии, особенно те северяне, что росли с врожденной ненавистью к австрийцам, поспешили вступить в ряды армии, последовав фатально легкомысленному примеру молодых людей Франции, Великобритании и центральных держав. Изначально Дино водил семейный «Diatto», как автомобиль «Скорой помощи». На нем он транспортировал раненых на альпийском фронте в госпитали, раскинувшиеся по долине реки По. Достигнув 19-летнего возраста, он вступил в итальянские Военно-воздушные силы, и это решение по воле случая много лет спустя повлияет на судьбу его младшего брата. Дино был прикомандирован к наземному обслуживающему экипажу эскадрильи 91а, отличительным знаком которой было изображение крыльев самолета и cavallino rampante, или вздыбившейся лошади. Это изображение было нанесено и на самолет самого знаменитого аса эскадрильи и главного летчика-героя Италии Франческо Баракки, успевшего сбить на фронте 34 вражеских самолета, прежде чем разбиться на своем биплане Spad Si3.