Всего я насчитала двенадцать штук.

– Похожи на самолеты из «Кинг-Конга», – пробормотала я.

– Кася, там были бипланы, – сказал Петрик. – «Хеллдайверы». А эти – немецкие пикирующие бомбардировщики.

– Может, они польские.

– Никакие не польские. Видно же – белые кресты под крыльями.

– Они с бомбами? – спросила Надя скорее из любопытства, чем из страха. Она никогда не боялась.

– Аэропорт уже разбомбили, – напомнил Петрик. – Что еще им бомбить? Складов с оружием у нас нет.

Самолеты обогнули город и один за другим полетели на запад. Первый с мерзким визгом спикировал и сбросил бомбу в центре города, прямо туда, где Краковское предместье – наша главная улица – проходит между самыми красивыми домами Люблина.

Петрик вскочил на ноги:

– Господи Иисусе, нет!

Земля вздрогнула от жуткого удара, и в том месте, куда упала бомба, к небу поднялся черный столб дыма. Самолеты снова облетели город, в этот раз они сбросили бомбы рядом с Коронным Трибуналом – это наша Ратуша.

Как раз в эти дни моя сестра Зузанна, она только стала доктором, работала волонтером в больнице. А мама?

«Господи, пожалуйста, – мысленно попросила я, – если с мамой что-нибудь случится, забери меня сразу на небеса».

А папа, он на почте?

Самолеты облетели город и направились в нашу сторону. Когда они пролетали над нами, мы нырнули в траву, а Петрик накрыл нас с Надей своим телом. Я даже чувствовала, как бьется его сердце.

Два самолета вернулись, как будто что-то забыли.

– Нам надо… – начал Петрик.

Мы не успели двинуться с места, как спикировали два самолета. Они полетели над полем под горкой. Через секунду мы услышали пулеметные очереди. Стреляли в молочниц. Несколько пуль попали в поле и подняли фонтанчики земли, но остальные угодили в женщин. Те упали, молоко полилось на траву. Одна корова громко замычала и рухнула, пули застучали по алюминиевым бидонам.

Беженцы в поле побросали картошку и стали разбегаться, но пули настигали их на бегу. Два самолета повернули в нашу сторону, оставив на поле тела мужчин и женщин и туши коров. Я пригнула голову. Коровы, которые еще были живы, брыкались, словно обезумели.

Я рванула вниз по склону и дальше через лес по усыпанной хвоей тропинке. Надя и Петрик – за мной.

Что с родителями? Они живы? А Зузанна?

В городе только две «скорых», поэтому она работала всю ночь.

Мы задержались у картофельного поля – невозможно было не посмотреть. Я обошла бидон, который лежал на приличном расстоянии от женщины, по виду ровесницы Зузанны. Вокруг нее рассыпались клубни картошки. Женщина лежала на спине поперек взрыхленного ряда земли, левая рука на груди, плечо все в крови, и лицо тоже все забрызгано. Рядом с ней на коленях стояла девушка.

– Сестра, вставай. – Она взяла женщину за руку. – Ты должна встать.

– Зажми рану двумя руками, – посоветовала я, но она только посмотрела на меня, и все.

К ним подошла женщина в халате из синели и тоже опустилась на колени. Она достала из черной врачебной сумки желтый жгут.

Надя потянула меня за руку:

– Идем. Самолеты могут вернуться.

В городе на улицы высыпали люди. Они плакали, кричали что-то друг другу, спасались кто на велосипедах, кто на лошадях, на телегах, пешком.

Когда мы подошли к моей улице, Петрик взял Надю за руку.

– Кася, ты почти дома, я провожу Надю.

– А как же я?

Но они уже удалялись по булыжной мостовой в сторону дома, где была квартира Надиной мамы.

Петрик сделал свой выбор.

Я пошла к арке древних Краковских ворот. Это мое любимое место в городе – кирпичная башня с колокольней наверху. Когда-то они служили единственным входом в Люблин. От взрыва бомбы сбоку башни появилась трещина, но она устояла. Из-за угла мне навстречу выехали на велосипедах миссис Микелски с мужем. Миссис Микелски была уже на последних месяцах беременности.

– Кася, тебя мама обыскалась, – бросила она на ходу.

– А вы куда? – прокричала я им вслед.

– К моей сестре, – отозвался мистер Микелски.

– Иди домой к маме! – велела миссис Микелски через плечо.

Они исчезли в толпе, а я поспешила дальше.

Господи, умоляю, пусть с мамой все будет в порядке.

Как только я оказалась в нашем квартале и увидела, что наш розово-серебристый дом цел, у меня все тело закололо от облегчения. А вот дому напротив не повезло – он превратился в развалины. На улице валялись бетонные обломки, куски оштукатуренных стен, искореженные металлические кровати. Перебравшись через завалы, я увидела, как покачивается на ветру выбившаяся из окна мамина занавеска, и только тогда поняла, что стекла во всех окнах выбиты взрывной волной, обои и мебель в саже.

Доставать ключ из-за вынимающегося кирпича не пришлось – дверь была распахнута настежь. Маму и Зузанну я нашла в кухне, они стояли возле маминого чертежного стола. На полу вокруг были разбросаны кисточки, в воздухе пахло скипидаром. За ними бегала Псина – наша домашняя курица. Слава богу, она не пострадала. Псина была для нас, как для других собака.

– Где ты пропадала? – набросилась на меня мама, лицо у нее было белым, как лист ватмана, который она сжимала.

– На горке над Оленьим лугом. Это все Петрик…

Зузанна держала чашку с осколками стекла, ее белый докторский халат посерел от пепла. На то, чтобы получить право носить этот халат, у сестры ушло шесть долгих лет. Чемодан Зузанны стоял у двери. Видимо, когда немцы начали бомбить город, она паковала вещи, чтобы перебраться жить в педиатрическое отделение больницы.

– Как можно быть такой глупой? – возмутилась Зузанна.

Они с мамой принялись в четыре руки вытаскивать у меня из волос крошки бетона.

– А где папа? – спросила я.

– Он пошел… – начала мама и замолчала.

Зузанна взяла ее за плечи:

– Расскажи ей, мама.

– Он пошел искать тебя, – с трудом сдерживая слезы, сказала мама.

– Может, он на почте, – предположила сестра. – Пойду посмотрю.

– Не надо, не ходи, – взмолилась я. – Вдруг самолеты вернутся.

Страх, как электрический угорь, вполз в мою грудь. Я вспомнила тех бедных женщин, что лежали на поле…

– Я схожу, – сказала Зузанна. – Не волнуйтесь, я вернусь.

– Можно, с тобой? – попросила я. – Я могу пригодиться в больнице.

– Почему ты постоянно делаешь глупости? Папа ушел из-за тебя. – Зузанна натянула свитер и подошла к двери. – В больнице без тебя обойдутся. Ты все равно умеешь только бинты скатывать. Оставайся дома.

– Не уходи, – настаивала мама, но Зузанна решительно переступила порог.

Она всегда была сильной, как папа.

Мама подошла к окну и стала собирать с пола осколки, но у нее так дрожали руки, что она бросила это дело и вернулась ко мне. Мама пригладила мои волосы, поцеловала в лоб, а потом крепко-крепко обняла и все повторяла: «Я люблю тебя, я люблю тебя…»

Я люблю тебя.

В ту ночь я легла с мамой, но мы обе спали вполглаза – все ждали, когда вернутся папа и Зузанна. Псина, как настоящий домашний питомец, спала у нас в ногах, спрятав голову под крыло. Когда папа задолго до рассвета вошел в дом, она сразу встрепенулась и закудахтала. Папа в перепачканном пеплом твидовом пиджаке замер на пороге спальни. У него всегда было грустное лицо, как у бладхаунда. Даже на детских фотографиях у него опущены уголки рта и брови домиком. Но в ту ночь свет из кухни отбрасывал тень на лицо папы и делал его еще печальнее, чем обычно.

Мама села на кровати.

– Ад? – Она откинула одеяло и подбежала к папе. Два черных силуэта на фоне освещенного дверного проема. – Где Зузанна?

– Я ее не видел, – сказал папа. – Касю я не нашел и отправился на почту, там сжег во дворе все свои документы. Всю информацию, которую захотят получить немцы: имена, адреса, списки военных. В Варшаве они заняли почтамт и прервали телеграфную связь, так что мы – следующие.

– А что они сделали с персоналом? – спросила мама.