– Не могу рассказать.

– Но…

– Нет, ради твоей же безопасности. Но ты должна мне верить. Есть те, кто хочет все изменить.

Я ни секунды не сомневалась в том, что Петрик связан с подпольщиками. Пусть он мне ни о чем не рассказывал, но я была уверена, что после прихода нацистов Петрик одним из первых вступил в подполье. Эти встречи поздно вечером. Исчезновения на целый день без всяких объяснений. Мой друг не ходил в больших черных ботинках, как некоторые ребята из подполья. Они не понимали, что эти самые ботинки делают их легкой мишенью для немцев. Он участвовал в подполье по-настоящему.

Я только надеялась, что это не так очевидно для эсэсовцев. Большинство из нас бойкотировали приказы немцев и саботировали все, что могли саботировать, но отечественная армия, она же Армия Крайова, или АК, действовала всерьез. Правда, вначале она представляла правительство Польши в изгнании в Лондоне и не называлась официально АК. Наше правительство передавало для нас информацию по Би-би-си и по польскому радио «Свит» и еще через все семнадцать подпольных люблинских газет.

– Кася, если хочешь помочь, ты можешь сделать для меня одну очень важную вещь.

– Все, что угодно.

– Когда Надя с мамой ушли, им пришлось оставить дома Фелку. Нацисты жуткие вещи делают с домашними животными евреев. Ты можешь пойти и забрать ее?

– А где Надя? Я могу с ней увидеться?

Меня больше не волновало, влюбились Петрик с Надей друг в друга или нет, я лишь хотела, чтобы с ними не случилось ничего плохого.

– Их чуть не арестовали, просто повезло, что они с мамой успели вовремя сбежать. Это все, что я могу тебе сказать.

– Из-за того, что они евреи? Но Надя ведь католичка.

– Она – да. Но ее дед был евреем, а это ставит ее под удар. Наде надо укрыться на время. С ней все будет хорошо, а вот с Фелкой сейчас плохо. – Петрик взял меня за руку. – Ты поможешь? Возьмешь Фелку к себе?

– Ну конечно возьму.

– И еще. Мама Нади оставила кое-что в тумбочке у кровати. Она спрятала это в телефонном справочнике. Желтый конверт.

– Ну, не знаю, Петрик. Надина мама всегда дверь запирает.

– Задняя дверь осталась открытой. Тебе надо взять этот справочник с конвертом. Ты мне очень дорога, и я ни за что не стал бы тебя об этом просить, но больше некого.

– Да, конечно, ты же знаешь, я все сделаю, – произнесла я вслух, а тем временем в голове крутилось: «У него слезы на глазах или мне кажется?» «Ты мне очень дорога»?

Петрик взял мою руку и поцеловал ладонь. У меня было такое ощущение, что я вот-вот растаю, превращусь в лужицу и протеку через дощатый пол в подвал. На секунду даже забыла обо всем ужасе, который происходил вокруг.

– Завтра утром сразу после десяти принеси справочник в двенадцатый дом по Липовой улице. Позвонишь в звонок. Тебя спросят: «Кто там?» Ответишь: «Ивона».

– Это мое кодовое имя?

Ивона – это тисовое дерево. Мне хотелось что-нибудь более сексуальное, например Гражина, это значит «прекрасная».

– Да, это твое кодовое имя. Виола тебя встретит. Ты просто передашь ей справочник и скажешь, что это для Конрада Жегота. После этого уходи, но домой иди через Людовый парк.

Уже потом, прокручивая в голове этот разговор, я не была так уверена, что Петрик действительно сказал: «Ты мне очень дорога». Но может, тест для влюбленных в «Фотоплей» был не так уж далек от истины.

На следующее утро я отправилась к Наде домой, в их чудесную квартиру на первом этаже двухэтажного дома в пяти минутах ходьбы от нашего.

Мне очень хотелось на задании Петрика проявить себя как настоящий подпольщик.

По пути я остановилась у стены неподалеку от дома Нади. В этой стене был тайник, где мы оставляли друг для друга секретные записки и любимые книжки. Я достала камень, за которым был тайник. Края камня за все годы, когда мы доставали его и ставили обратно, обтесались. В тайнике лежала книжка Корнеля Макушинского «Сатана из седьмого класса». Мы много раз обменивались этой книгой. Будет ли у Нади шанс заглянуть в наш тайник? Я не стала трогать книжку и поставила камень на место.

Дальше я шла совершенно спокойно, а вот ближе к дому Нади задергалась. Когда я увидела знакомую оранжевую дверь, у меня начали дрожать колени.

Дыши глубже. Вдох. Выдох.

Я обошла дом и заглянула во двор через щель между досками невысокого забора. На заднем крыльце, свернувшись калачиком, лежала Фелка. Я даже через густую шерсть хорошо видела выпирающие ребра. Маленький, меньше нашего, двор Нади был весь усажен розовыми кустами, и единственным его украшением была ржавая детская коляска.

Я легко перелезла через забор и подошла к Фелке.

Может, она ждет Надю?

Когда я погладила Фелку по груди, собака попыталась завилять хвостом и с трудом приподняла голову. Она была теплой, но дышала прерывисто. Бедная девочка, наверняка изголодалась.

Переступив через Фелку, я открыла заднюю дверь и проскользнула в кухню.

Судя по виду яблочного пудинга, который остался на столе, Надя с мамой ушли из дома не меньше недели назад. Молоко в стаканах загустело, превратилось в настоящие сливки и манило мух. Я прошла через кухню в комнату Нади. Ее кровать, как всегда, была аккуратно застелена. В комнате Надиной мамы присутствовали следы поспешных сборов. Большую часть комнаты занимала металлическая, покрашенная в белый цвет кровать с пуховой периной. В изножье кровати лежало вышитое тамбуром покрывало, а в центре осталась вмятина от чемодана. На прикроватном столике – книжка «Унесенные ветром». На стене висели два гобелена с сельскими пейзажами, небольшое распятие и календарь, на котором была изображена элегантная женщина с букетом желтых цветов. Она стояла на фоне паровоза, а поверху было напечатано: «ГЕРМАНИЯ ЖДЕТ ТЕБЯ». А еще на календаре была реклама туристического агентства миссис Ватроба: «Ватроба трэвел. Мы вас довезем».

Я достала из ящика прикроватного столика телефонный справочник и убедилась, что в нем есть конверт. Он оказался пухлым. Кто-то тонким, неразборчивым почерком написал на нем «Жегота». Конверт был заклеен, но сквозь бумагу просвечивали денежные купюры. Я взяла справочник и прихватила покрывало с кровати, потом прошла обратно в кухню и там стащила со стола плетенку сдобного хлеба. Хлеб был твердый как камень, но это не снижало его ценности.

На заднем дворе я переложила Фелку в коляску. Бедняжка даже не скулила. Я положила рядом с ней телефонный справочник и накинула сверху покрывало. По дороге на Липовую улицу, чтобы не наткнуться на патруль, я старалась держаться боковых улиц. Когда до места оставалось совсем чуть-чуть, я пошла быстрее, и коляска с грохотом запрыгала по брусчатке.

– И кто это у нас тут?

Неожиданно появившийся из переулка эсэсовец напугал меня до полусмерти. Я увидела у него за спиной девушку из моей гимназии, но она быстро отошла в тень. У меня так ослабли колени, что я чуть не упала.

– Просто иду домой, – сказала я по-немецки.

Слава богу, я знала немецкий, ведь по-польски говорить было запрещено.

– Так ты немка? – Эсэсовец приподнял своей полицейской дубинкой покрывало.

– Нет, полячка.

Офицер проигнорировал мой ответ и шагнул ближе к коляске.

– А это что? Дохлая собака?

У меня так громко колотилось сердце и шумело в ушах, что я его почти не слышала.

– Нет, больная. Надеюсь, это не заразно.

Эсэсовец быстро убрал дубинку.

– Не стой тут, отвези больное животное домой, – велел он и снова исчез в переулке.

Это была трудная дорога – к офису на Липовой я пришла вся взмокшая от пота. Фелку я оставила в коляске под одеялом, а сама поднялась на крыльцо. Ноги у меня дрожали, как мамино желе на рыбном бульоне. Я стала самой настоящей подпольщицей! Мне всего шестнадцать, но я враг нацистов. Осознав это, я почувствовала такой прилив сил! Расправила плечи, нажала звонок и постаралась вспомнить кодовое имя девушки, которая должна была забрать у меня посылку.