Аббат возложил на меня миссию. Именно этого я и хотел: не вечности, но занятия более полезного, чем ток-шоу. И тут я решил опубликовать повествование, которое вы держите в руках под названием (лживым) «Жизнь без конца».

— Отец, у меня остался один вопрос. Если Бог существует, зачем Он сделал меня атеистом?

— Чтобы твоя любовь была свободной.

— Он хотел проверить мою искренность? Бог так не уверен в себе, что нуждается только в спонтанной вере?

— А ты чего хотел? Бога-диктатора?

— Да. Думаю, я бы предпочел, чтобы Он внушал к себе уважение. Политически я — демократ, а с точки зрения веры — фашизоид. Моя жизнь сильно бы упростилась, подай Он ясный знак.

— А я, значит, не убедителен? «Слишком мягкая телятина»?

Аббат Жюльен перекрестился и исчез, похожий в своей черной сутане на Нео, главного героя «Матрицы». Я снова и снова нажимал на морфиновую помпу. Душа обрюзгла, но она у меня точно была.

Хочу умереть под Us and Them[367] Pink Floyd, всматриваясь в море в поисках зеленого луча солнца, погружающегося на ночь в волны, как красный светящийся диск фрисби[368] в вишневый джем.

Я согласен умереть в чьих-нибудь объятиях, потому что тогда ничего не почувствую, кроме раздавленных ягод клубники под босыми ступнями. Я буду громко разговаривать до самого конца. Скажу: «пойдем-ка приготовим себе перекусить», «ну ладно, так и быть», «спокойненько».

Я подумал о Леоноре, Роми, Лу, трех женщинах моей жизни, той, что разбила мне сердце, той, что присоединилась ко мне на жестком диске, малышке, которой мне очень не хватает… и ребенке, что скоро родится.

Я подумал об отце, матери и брате. О ком же еще думать, как не о тех, кто вас «сделал»?

Я подумал о друзьях, кузенах, племянницах и многочисленных семьях, составленных, пересоставленных, разрушенных, навязанных, подставленных, взорванных и взорвавшихся.

Я подумал о дочерях, которых любил, о женщинах, на которых женился, о тех, кто меня отвергал, и тех, кто обнимал — хотя бы на миг. Я не жалел ни об одном поцелуе: возможно, случайный флирт оставался лучшим воспоминанием.

Итак, я жил ради девочки в джинсовой куртке и конверсах и ее младшей сестры в золотых сандаликах, восторгающейся каждой улиткой. Они были основанием моей жизни, их нежные щечки касались моей щетины, и я воспарял. Они барахтались в волнах, хихикали, и я отвечал им счастливым смехом. Смысл моего существования — пахнущая увлажняющим кремом малышка и ее старшая сестра с голубым маникюром. Две упругие ноги в оранжевом горнолыжном комбинезоне и белая лебединая шея. Нужно было изо всех сил цепляться за их ушки, розовые и мягкие, как щупальца кальмара. Моя сперма создала больше красоты, чем вся моя работа за целую жизнь. Я выиграл в «Лото» — и не узнал об этом.

Странно, что, умирая, мы думаем только о других.

Я вернулся в «до» моего рождения, сбежал из настоящего. Никакая фраза не выразит бесконечность. Для написания окончательной книги пришлось бы сменить язык. Если бы нам пришлось расшифровать наш код ДНК из 3 миллиардов букв из расчета по 3000 символов на страницу, потребовались бы тысячи томов на тысячу страниц.

Крикни в Пиренеях — и услышишь себя два, три, четыре раза: гора, как гигантский попугай, повторит звук человеческого голоса, но мало-помалу эхо затихнет. Требуется кричать все громче, чтобы услышать «ответ», но, сколько ни вопи, звук отдаляется, как будто кто-то дразнится там, на другой стороне долины, ведь эхо всегда высмеивает человека, который его провоцирует. В детстве я быстро уставал от этой игры, горы глотали мои крики. Глупо надсаживаться ради пары-тройки ответных реплик. Тишина всегда одерживает победу.

Где-то в Стране Басков хохот чаек разбудил ребенка. Солнце еще не встало, на лепестки легла обильная роса. Лу зовет маму. Они обнимаются. Крепко-крепко. В этой комнате столько любви, что могут рухнуть стены. Девочка ест персик или банан. Ее кудряшки и зубки подросли за ночь. Лу полтора года. Она ходит и говорит несколько слов: «слышишь», «мяч», «иди», «еще», «ой», «дом» и «мяу», когда в комнате появляется кошка. Остальная часть ее речи — персональный Лу-диалект: «Бакатеш», «Пабалк», «Фатишк», «Кабеш», «Дедананон», «Гильгамеш». Возможно, она бегло говорит на санскрите. Она любит: качаться в гамаке; делать вид, что ведет машину, подражая реву мотора; собирать в саду маргаритки; играть в кукольный театр теней, лежа на животе на газоне; искать домики улиток; набрать горсть гравия и разукрасить всю террасу; бросить все, замереть и смотреть на самолет, который оставляет белый след в голубом небе; скатать шарик из мякиша бриоши с маслом; танцевать с матерью, слушая Джо Дассена; угощаться малмной у торговки на рынке. А еще Лу изображает балерину — поднимает руки и вертится вокруг себя босиком на траве до головокружения. Ее всегдашнее состояние духа — восхищение всем! Все ново, все важно, скуки не существует. Час спустя мать и дочь пойдут обедать на пляж. В этой стране часто идет дождь, поэтому каждый солнечный луч превращается в чудо. Солнцу достаточно только показаться на небе, и аборигены мгновенно раздеваются. Там можно найти много интересных занятий: насыпать песок в ведро, утрамбовать ладошкой, перевернуть, постучать по донышку лопаткой, погладить ведро, осторожно снять его и полюбоваться восхитительным куличиком, чтобы через несколько секунд уничтожить песочный пирог, повторить все это десять раз. Подойти к кромке воды и тронуть ее пальцами. Побежать навстречу прибою, отступить, когда волна окажется совсем близко. Закричать «О нет!», если прилив «догонит» полотенце. Съесть кусочек омара, чуточку кальмаров, кукурузные блины, закусить горсткой песка… Вторая половина дня необъятна, как море. Лечь на спину и любоваться небом. В машине, по дороге домой, Лу потребует свой любимый мультфильм: «Про кротика», чешский, 1960-х годов, доказывающий, что коммунизм рухнул не «до основания». Теплая пенная ванна завершает день: мама и дочка принимают ее вместе. Кожа Лу нежнее облака. На склоне холма розовеет отара овец.