– Хорошего вечера, малыш, – сказала вежливая девка.

Если бы она ведала!

Он шел к вокзалу, на ходу проверяя страничку в социальной сети. Двадцать семь не отвеченных сообщений, пять заявок в друзья, шестнадцать комментариев. Подмывало сменить статус и профильную фотографию, но другие личины были против.

Он проголодался. Рыжая дрянь высосала силы. Нужно пополнить их. И выпить. Он единственный из всех личин употреблял алкоголь. И не маялся похмельем: утром Карачун растворялся в пустынях Нижнего мира. Пост сдал, пост принял.

Электронное табло предупреждало, что автобус до Варшавцево задерживается. Распечатка на входе в буфет просила не приносить свою закуску.

Карачун слился с толпой, с людской сутолокой.

Буфет был забит до отказа. Посетители спорили, смеялись, хлестали пиво из захватанных бокалов, жрали омлеты и бифштексы. В телевизоре пела про ориентацию-Север Лолита Милявская.

Карачун встал в очередь. Усатый мент заказал перед ним «два экспрессо» и отчалил в угол к напарнику.

– В-в-водки д-д-двести. И-и-и сэндвич.

Буфетчица отмерила алкоголь и разогрела в микроволновой печи неаппетитный бутерброд.

Он занял единственный свободный столик, шаткий грибок на одной ножке. Положил рядом с графином смартфон. Гениталии приятно оттягивало кольцо.

Проглотил стопку. Заел хлебом и ветчиной. Облизал пальцы и щелкнул вкладку переписки.

Сплошные вопросительные знаки.

Он открыл верхнее письмо.

«Ты где?» – спрашивала Алексеева Лиза.

Он перешел на страницу Лизы, пробежался по увлечениям и фотографиям. Щекастая деваха носила на зубах скобы, делала бесконечные селфи, слушала какого-то Оксимирона и какого-то Нойза МС, смотрела «Пятьдесят оттенков серого» и «Достучаться до небес».

Он вернулся в переписку и набросал ответ:

«Все норм, не волнуйся».

Не успел он опустошить вторую рюмку, как пришла цепочка сообщений.

«Все норм???»

«Тебя весь город ищет!»

«Твоя мамка в милицию позвонила!»

«Школа на ушах стоит».

Поглощая бутерброд, он написал:

«Я познакомилась с парнем, тусуюсь у него. Отмечу НГ и приеду».

«Ты сумасшедшая, Снежана!» – Алексеева Лиза присовокупила к сообщению смеющихся смайликов.

«Требую подробностей!»

«Пока секрет!»

«Сучка». «Моя сучка». «Фух».

Он послал подмигивающий смайлик. Налил и вынул из внутреннего кармана пластиковый контейнер. Снял крышку. На одеяле салфеток лежала ногтевая фаланга указательного пальца. Белел отороченный лоскутками, закругленный эпифиз. На месте вырванного ногтя была вмятина кораллового оттенка.

Карачун скользнул взором по посетителям. Одутловатые физии, пивная пена на подбородках, блестящие пьяные зенки. Менты перешучивались, уставившись в планшет. Буфетчица откупоривала коньяк. По телевизору крутили совместный клип Киркорова и «Дискотеки Авария».

Он достал обрубок девичьего пальца, махнул пятьдесят граммов и аккуратно взял пальчик губами.

«Ты моя… ты моя… самая любимая», – пел Филипп Бедросович.

Карачун зажевал холодное лакомство, моляры впились в кожу, раздавили, мощные челюсти перемалывали трубчатую кость, пресное мясо хрустело, и волокна застревали между зубами.

Он грыз и глотал, запрокинув голову. Кадык ходил ходуном.

Стоя в привокзальном буфете, Карачун блаженно улыбался. Вновь наливался кровью пирсингованный член.

Он позволил себе подольше поваляться в кровати, наслаждаясь тишиной и бездельем. Призраки взяли выходной или вовсе покинули квартиру. Не было ни головной боли, ни адреналиновой тоски, мрачного спутника похмелья, словно они с Хитровым пили вчера компот. Словно Хитров померещился ему и все те чудные разговоры тоже.

В девять Андрей выбрался из постели. Разложил гигиенические принадлежности на ванной полке, не спеша принял душ и побрился. Мысли прыгали от привидений к Нике и обратно. Лишь пару раз всплыла Маша, и это был хороший показатель. До Машки не четыре часа езды, а целая потерянная навсегда жизнь.

Свежий, вдохновленный предстоящим свиданием, он принялся за дело. Сгреб останки коллекции, ссыпал в два пакета куски пластмассы, бумажки, ленту. С пакетами в руке и легкой тумбой под мышкой вышел из дома. Обогнул пятиэтажку: за ней, за асфальтированным пятачком, город обрывался. Черная, кое-где подернутая инеем степь уходила вдаль, до бурых терриконов. Редкие кустики напоминали забуксовавшие тушки перекати-поля, а сама пустошь вызывала ассоциации с вестернами. Вон и стайка дворовых шавок (койоты!) дерется за косточку (бычью кость).

«Перекати-поле – это зомби растительного мира, – подумал Андрей, – воскрешенные кадавры на службе ветра».

Он прошел по площадке к мусорным контейнерам и избавился от юношеских сокровищ. Тумба грохнулась о дно. Прощай, клацающий призрак.

По правую сторону расположился частный сектор. Тропка петляла вдоль штакетников и калиток, мимо большого кирпичного дома Ники Ковач, березовой рощи, и, вспомнил Андрей, упиралась в холм. Он был испещрен норами. Уличные погребки – символ Варшавцево, наряду с балками, крестом несуществующей церкви и Чупакаброй. То тут, то там попадались во двориках сгруппировавшиеся грибки, ржавые столбики в чешуйках облезлой краски. Вентиляционные трубы подземных хранилищ. Один из бесхозных погребов спас жизнь четырнадцатилетнему Андрею.

…В ноябре двухтысячного года Андрей решил сжечь ветеранскую беседку. Об этом он шепотом поведал Хитрову, и друг замотал головой:

– Ты сдурел! Солидол догадается!

– Откуда?

– Он поймет, что мы ему отомстили.

– Не поймет, – убежденно сказал Андрей, и собственная смелость поразила его.

Последней каплей стал поход к парикмахеру. Прямо в приемной, ожидая своей очереди, он был нагло ограблен Вовой и его дружками-шакалами. Молча, без суеты, Вова обездвижил подростка. Мелочь перекочевала из куртки Андрея в карман Солидола. Нестриженый Андрей поплелся к Хитрову.

– Думаешь, он только у нас деньги отжимает? Только нас заставлял биться? Только меня в балку спихнул? Да половина Варшавцево мечтают спалить его халабуду. И его вместе с ней!

– Ну и как мы это провернем?

– Да просто! Бензин раздобудешь у папки?

– Попытаюсь, – кивнул Хитров.

Бензин он принес – полторы бутылки. Горючее Андрей спрятал на балконе, за санками и цветочными кадками.

– Теперь подождем, – сказал он.

В четырнадцать ждать особенно сложно. Андрей играл в «Контр-Страйк» (около стадиона открыли компьютерный клуб). Брал напрокат видеокассеты, его с Хитровым потрясли «Восставшие из ада». Ходил в «Современник» на «Гладиатора» и «Патриота». Поцеловался с Никой Ковач и после мучительных раздумий понял, что Ковач круче одноклассницы Веры. К тому же она сестра Саши, а у Саши есть своя группа, и оборванный концерт «Подворотни» намертво въелся в память. Ему не очень понравился свежеиспеченный кинчевский «Солнцеворот», но Хитров приволок пластинку «Блок ада», и там все было круто, без православия и кручины-печали.

Он думал о пылающей будке Солидола.

А потом наступил декабрь.

– Сегодня, – сказал Андрей. – Сможешь отпроситься у родителей? Переночуем на Быкова, я бабушку предупрежу.

Хитров пришел вечером. Бабушка накормила друзей пирожками и удалилась в спальню. Они посмотрели «Форт Боярд», передразнивая старца Фуру. Смеялись, но от волнения сводило животы. В одиннадцать, когда бабушка уснула, Андрей подал товарищу знак. Двор за окнами был тих и безлюден. Солидол или торчал в пельменной, или спал, надравшись.

«Интересно, меня могут посадить в тюрьму за поджог?»

– Идем.

В бутылке плескалась маслянистая жидкость. Он чувствовал себя партизаном, крадущимся к фашистскому «тигру» с коктейлем Молотова.

«Тигр», фанерная хибара, вырисовывался в темноте.

– Стой у подъезда, – прошипел Андрей, – на шухере. Чихнешь громко, если что.

– Мне и так чихать хочется, – признался Хитров.

– Терпи.