– Толя! – буквально взвыл Андрей. – За мной немедленно!

И, ухая филином и нервно хохоча, он помчался в спальню. Озадаченный Хитров шагал следом.

– Что тут случилось? – захлопал он глазами перед грудой разломанных кассет.

Андрей рассказал. Мама. Утренний поход в туалет. Посторонние звуки. Рука, высунувшаяся из опрокинутого ящика. Дезертирство и учиненный привидением акт вандализма.

Хитров лишился дара речи. Он стоял, таращась на пленку, на обрывки цветных вкладышей. Он бы ни за что не поверил в подобное, если бы не субботний феномен.

– Говоришь, на прошлой неделе началось? – Андрей взбудораженно усмехался. – И мама засекла мою барабашку как раз на прошлой неделе. И у тебя, и у меня дома творится что-то необыкновенное. Твои змеи и мой ненавидящий рок-музыку Каспер. Нам нужно понять! Найти взаимосвязь…

– Вот она. – Хитров указал под ноги. – И вот, – он перевел взор в угол, – и там, возле тумбочки.

– Как я же раньше не заметил, – прошептал Андрей.

Кусочки порванных обложек лежали не хаотично – они образовывали коллаж. Повторяющееся трижды слово. Андрей узнал шрифт. Слог «ли» был взят из названия группы «Алиса», а буква «я» позаимствована у «Гражданской обороны».

«Ли-ли-я». «Ли-ли-я». «Ли-ли-я».

– Это твое имя, да?

Хитров поежился, поняв, что друг обращается не к нему.

– Прекрати, – сказал он, – и пойдем отсюда быстрее.

– Я бы выпил.

– Я тоже не откажусь.

Они вернулись на кухню. Андрей хмыкал и кусал ногти. Хитров оцепенело уставился в одну точку и барабанил пальцами по столешнице.

– Она хочет нам что-то сказать, – резюмировал Андрей. – Эта Лилия, возможно, Лиля, как ее…

– Дереш.

– Да, Лиля Дереш.

– Но почему нам?

У Андрея не было ответа.

Хитров приехал домой на такси в час ночи, стеклянно-трезвый. Забрался под одеяло, Лариса обняла его горячими руками и ласково сказала, что он алкоголик. Он лежал, всматриваясь в темноту, расплющенный путаными мыслями.

На улице Быкова Андрей метался по кровати: у него тянуло ноги, боль ковырялась в мышцах и выкручивала жилы.

Кто-то поскреб дверной дерматин снаружи. Андрей посмотрел в коридор, смутно осознавая, что это сновидение, кошмар.

– Не открывай, ба! – простонал он.

– Спи, внучек, – сказала бабушка, выходя из кухни.

Она клацнула щеколдой, и сжавшийся в постели Андрей различил на пороге темную фигуру.

– Мы вас ждали, – сказала бабушка, отступая.

Человек вошел в квартиру.

«Какой гадкий у него шрам», – подумал Андрей.

– Спи, – приказал человек, и холодные мозолистые пальцы прикоснулись к голой мальчишеской груди.

Бабушка пряталась за спиной ночного гостя.

Андрей спал.

Эрекция случилась, когда он выехал из городка. Сидя в полутемном автобусе, среди потрепанных, зевающих людей, он незаметно массировал пах. Трогал сквозь брюки вдетое в уздечку члена кольцо из медицинской стали. И улыбался: в стекле отражались крупные белые зубы. За окнами проносились черные силуэты шахтерских башен.

Автобус выплюнул его в соседнем городе. В такой же клоаке, как Варшавцево. Член выпирал, пульсировал под трусами, штанами и пуховиком. Указывал путь. По вокзалу бродили тетки с огромными сумками, цыгане, придорожная рвань. Кавказец торговал мертвыми елками. Аромат хвои смешался с запахом бензина и вонью несвежих носков. Возле касс отирались голодранцы; он прошел мимо них, через парковку и рынок, прочь от неона, голосов, глаз. Глянцевито отсвечивал асфальт.

У него было много имен, много личин. Узник, Форвард, Могильная Свинья.

Сегодня вечером он примерял любимую маску. Во мраке вдоль отбойника пробирался Карачун.

Древний славянский бог, выходец из Нижнего Мира, предтеча беззубого старикашки Николая с его дурацкими подарками и корпоративными шоколадками. Покровитель тьмы и мороза. Он являлся умирающим в снегах, окоченевшим, обреченным на смерть. Целовал холодными губами стекленеющие зрачки солдат. Слушал, припав к посиневшим телам, как сердце последними слабыми толчками гонит леденеющую кровь. И зубы его были сосульками, и сосульки шипами росли вокруг головы. Сторогий бог шагал по бесплодным землям, а позади бесновалась в метели его свита: голодные медведи-шатуны, чьи пасти истекали пеной безумия; железнокрылые птицы-вьюжницы и огромные черные волки; и обмороженные мертвецы, колонны скрипучих трупов в броне наледи.

В другие дни он был импотентом, но у Карачуна всегда стоял колом.

Пронесся, ошпарив светом фар, грузовик. На пригорке возвышались девятиэтажки, нашпигованные суетой, хрупким теплом и человеческим фаршем.

– Малыш! – Из тени выскользнула рыжая девка. Она притопывала сапожками, выдыхала облачка пара. Обильно нарумяненные щеки раскраснелись. Под белилами, под кожей двигалась алая река. – Угостишь сигареткой? – спросила она жеманно. Ветер дергал за рыжий скальп.

– Н-н-не к-к-курю, – заклокотал он.

В карманах набрякли кулаки.

– Развлечься не желаешь? – девка слизала с губ слой гигиенической помады. Если бы не пост около трассы, ее можно было бы принять за торговку овощами.

– С-с-сколько?

Позади прогремела фура. Озарила две фигурки на обочине. От заползшего в морщинки яркого света лицо сорокалетней «бабочки» стало уродливым и плоским. Карачун подумал о высушенных головах, которые использовали, как талисманы, африканские племена.

– Тысяча за отсос, – сказала рыжая.

– П-п-пятьсот.

– Ладно.

Он последовал за ней к новостройкам. Девка достала из куртки пачку и закурила тонкую сигарету.

– Ты местный? – проявила любопытство.

– Д-д-да.

– А я Нового года жду, – невпопад брякнула рыжая.

В его фантазии медведи и волки рычали и скребли когтями асфальт.

Беседа исчерпала себя. Они молча поднялись на холм, где гнездился продутый ветрами микрорайон. Вошли в открытые подъездные двери. Из квартир струился запах готовящегося ужина, жареной картошки и котлет. Запах нехитрого быта. Задребезжал лифт. В тепле у девки разыгрался насморк. Она хлюпала носом и безуспешно искала влажные салфетки.

Карачун заглянул в грязное зеркало на задней стенке лифта. Рога сияли, пронзая кабину.

– Сейчас согреемся, – сказала ничего не замечающая девка.

Они поднялись на площадку между девятым этажом и чердаком. Рыжая расстегнула куртку. Закопошилась, задрала свитер и капустный ворох одежки под ним. Придавила подбородком, чтобы он полюбовался ее белым, как рыбье брюхо, животом и маленькими, похожими на пустые мешочки грудями. Он коснулся растяжек, потискал дряблую плоть. Девка вздрогнула. Руки его были ледяными. От неприятной ласки затвердели огрубевшие соски.

– Деньги вперед.

Он вручил ей сотенные купюры. В квартирах внизу бурчали телевизоры, шипела на сковородках еда, бились сердечки.

– Вынимай его, малыш, – прогундосила рыжая.

Он позволил члену вырваться наружу. Головка уставилась в испещренный спичечными подпалинами потолок. Уретра сочилась предэякулятом.

Рыжая отвлеклась от серебристой упаковки.

– Ни хрена себе, малыш. Вот это агрегат. Не тяжело его волочить, а?

Она достала презерватив, поработала челюстью, разминаясь.

– У тебя там пирсинг!

– Д-д-давай! – Он нетерпеливо подвигал тазом.

Она взяла губами латексный кружочек, нагнулась и облачила член в прозрачную шкурку. Села на ступеньки, предварительно подложив под задницу сумку. И зачавкала, обрабатывая клиента. Рукой она массировала член у основания, старалась, чтобы он побыстрее кончил. Дальнобойщики не будут ее ждать.

Древнее божество разрешило смертной припасть к посоху. В венах текли студеные ручьи.

Оргазм приближался. Карачун стал буравить гортань проститутки, загоняя член по самый корень. Яички хлопали о недовольное лицо рыжей, ее чертовы коронки царапали нежное естество.

– Д-д-да! Д-д-д…

Он выпустил семя в презерватив. Судорожно дернулись волосатые ляжки. Девка замычала. Он поболтал опадающий пенис в ее пасти, вытащил его и сорвал защиту. Завязал узлом и спрятал. Мертвецы-студеныши идут за Карачуном, слизывают с сугробов колючую сперму и воют.