– Давай еще раз, – и сама потянулась к нему.

Может быть, он воображал финальный поцелуй из фильма «Разрушитель».

За торговым центром возвышался массивный деревянный крест. Отмечал территорию, отведенную под постройку церкви. Пятнадцатый год паству кормили облатками пустых обещаний, а пока под крест богохульно ходили бродячие псы. Грустил у школы медный Варшавцев. Лысину геологоразведчика замарал птичий помет.

Как-то Ника стащила у брата два журнала «Плейбой». Сказала, что рассматривать их надо в темноте, при свете фонарика:

– Это называется «мастурбировать», – пояснила она.

Мудреный термин понравился Андрею. Они забрались в платяной шкаф и листали журналы, обмениваясь впечатлениями.

– Когда я вырасту, у меня будет маленькая грудь, – сказала Ника, – а не такие арбузы.

У моделей были круглые, как футбольные мячи, титьки и черные дорожки между ног. Дети сидели в джунглях из одежды и перешептывались. Гардероб пах отбеливателем, спреем «Антимоль», волосами Ники.

Андрей поднялся по ступенькам и вошел в школьный вестибюль. Глаза узнавали елочку паркета, лестничные перила, мемориальную табличку в память об ученике, погибшем во вторую Чеченскую кампанию. Дверь библиотеки – раньше там заправляла строгая и величественная Мадина Тимуровна Умбетова.

«Существуют закладки, молодой человек! Только негодяи сгибают уголки страниц. Вы негодяй?»

Умбетова привила ему уважение к книге, граничащее со священным трепетом.

– Вы к кому? – спросила пожилая дежурная, водружая на нос очки.

– К Артуру Олеговичу.

– Ой, матерь Божья, – ахнула женщина. – Вы же телеведущий!

– Немного, – признался он и одарил старушку фирменной улыбкой.

– Нет Артура Олеговича, голубчик. Каникулы зимние начались.

– Жаль, извините, – он повернулся к выходу, но услышал свое имя.

– Я в окно тебя увидела, думаю: мерещится!

Нина Аркадьевна Алпеталина, его классный руководитель, сильно постарела за прошедшие годы. Не лицо, а восковая маска. Обнимая учительницу, он почувствовал запах мела и лекарств.

– Как оно в городе живется?

– По-разному, Нина Аркадьевна. Боремся.

– Женился?

– Да нет. Приглядываюсь.

– Правильно, приглядывайся повнимательнее. Но и не затягивай. Ребятишек пора заводить. Какой красавец вымахал, а, тетя Клава?

Дежурная умильно закивала.

В кабинете с портретом Менделеева (боже, какие маленькие парты!) они пили чай и говорили об учебном процессе, современных школьниках и здоровье.

– Болею, – призналась Алпеталина, – хватку растеряла, дети не слушаются уже. Не справляюсь, смеются они надо мной. Понимаю, что на пенсию пора, а чем себя занять на пенсии? С бабками на лавке сесть? Да и пенсии той копейки, не проживешь… Вот и ишачу. Бумаги на каникулах перебираю. И так стресс постоянный. А тут еще ЧП…

– Какое ЧП, Нина Аркадьевна?

– Девочка пропала. Как сквозь землю провалилась.

Она сделала паузу, возможно, подумала о рыжей Варшавцевской земле, сквозь которую, случалось, проваливались в прямом смысле слова. Грунт зиял пустотами, шахта издырявила степь, оставила миллионы кубометров нор.

– Снежаночка Скрицкая, одиннадцатый «б». Проблемная девочка, с характером. Ушла в четверг после уроков, и след простыл. Родители ее только вчера забеспокоились. Она и раньше пропадала, но на день-другой. К мальчику в соседний город ездила. А тут четвертый день вестей нет. И мальчик, оказывается, с ней расстался и знать ничего не знает. В общем, Новый год на носу, а у нас такое!

– Найдется, – заверил Андрей. – Разошлась с парнем, психанула. Праздновать уехала в область. По сотовому же вычислить можно.

– Да сотовый она в классе оставила. Но в Интернет иногда выходит, так что, надеемся, образумится, смилостивится над родителями.

– Так и будет! – он посмотрел на часы и спросил: – А номер телефона Мельченко вы не подскажете?

– Подскажу, конечно, – учительница вынула орехокол «нокиа». – Ты в ДК сходи, он там. К фестивалю готовится.

– Спасибо вам, – они снова обнялись.

– Вчера еще колы тебе ставила, Ермаков. А ты вон, знаменитость. На черта, спрашивается, нужна была тебе химия моя?

Он поклялся, что без химии ничего бы в жизни не достиг, и она притворилась, что поверила ему.

На площади разлилось озерцо, редкие автомобили барахтались в лужах, и Ленин торчал, как дед Мазай на плоту-постаменте. В воде отражался серый, раскрепованный пилястрами фасад Дома культуры.

Сторож Чупакабра, судя по амбре, уже похмелился. Ветеран ликеро-водочных баталий телевизором пренебрегал и не идентифицировал визитера.

– Поэтический фестиваль? На второй этаж идите, там он будет, в актовом зале.

Андрей поднялся по широкой лестнице, прошел мимо колонн с пышными навершиями капителей. Под потолком висели громадными виноградными гроздьями люстры. Хрусталики потускнели от пыли. Интерьер ДК был громоздким и провинциально-напыщенным.

В небольшом коридорчике слева сидели двое мрачных мужиков. Как страдальцы, ждущие очереди к дантисту. Андрей вспомнил, что кабинет за зеленой дверью принадлежит народному целителю. Варшавцевские женщины лаской, увещеваниями и шантажом посылали к нему на прием своих пропащих мужей. Лекарь кодировал от спиртного и табака. Судя по вечернему ажиотажу в «Тереме», не очень надолго.

– Ах, боже мой! – вскричал Мельченко, он же член Союза писателей А. Камертон. И пружинисто пошел к Андрею через зал, загодя выпростав для рукопожатия длинную аристократичную кисть. – Мой юный друг! Ах, мой юный друг!

Он затряс руку Андрея, ахая и охая на все лады.

Мельченко был высоким, мосластым и тощим, как швабра. Художник Эль Греко почел бы за честь написать такое вытянутое лицо. Приплюснутый с боков череп венчали густые вихры. И после пятидесяти он не изменил привычке носить клетчатые штаны, клетчатые рубашки и клетчатые пиджаки. Из нагрудного кармана свисал клюв клетчатого платка.

– Андрюша, как я счастлив, Андрюша! Вы не представляете, какая это удача!

– Вы здорово выглядите! – улыбался Андрей.

Наставник комично замахал руками.

– Льстишь старику! Годы берут свое! От них никуда не деться! Но как говорил Семен Кирсанов… – А. Камертон задрал подбородок и продекламировал: – В мире! Молодом, как Маяковский! Седина вполне хороший цвет… Ну же, продолжайте, Андрюша! Вы помните, это нельзя забыть! Я не буду жить по-стариковски! Даже в девяносто девять…

– Лет, – закончил Андрей, как троечник, повторяющий за учителем слова.

– Так точно, мой юный друг! Не жить нам по-стариковски. – Он отодвинулся, любуясь воспитанником: – Ах, Андрюша! Ах, любимец муз! Пишете? – он прищурился, будто выискивал признаки поэтического труда. – Ну, скажите мне, что пишете, прошу!

Андрею не хватило совести разочаровать учителя.

– Иногда… балуюсь.

– Знаю я ваше баловство! Гений, гений! А эти ваши футуристические опыты? О Андрюша!

Андрею стоило усилий не рассмеяться.

– Ну, идемте же! – воскликнул Мельченко. Он сам был суетливым восклицательным знаком. – Покажу вам стенд. Ваш покорный слуга на старости лет решил организовать фестиваль! Рифмы, рифмы, рифмы! Уже записалось тридцать два участника. Представляете? Тридцать два человека творят в Варшавцево! В этом крае шахт и рудных отвалов!

«Намечается крайне веселый четверг», – подумал Андрей саркастично. И едва не застонал, узрев на стенде свою фотографию и пожелтевший газетный номер.

– Помните? Подборка ваших стихов в «Рудничке». Лохматый две тысячи третий год! Давай поплачем! Сердце жмет тоска! Сплетаясь в узел грустного сюжета… Где персонажи: скука, парк, ДК… и мы с тобой… и эти два куплета!

«Боже, какая паршивая дичь», – мысленно содрогнулся Андрей. Стихов – своих стихов – он не узнал.

Из вежливости снял со стенда тощенький томик. Поэтический сборник «Тебе, природа, эти строки». На задней стороне обложки красовался Мельченко образца середины девяностых. Еще худее и вихрастее.

– Моя гордость! Вышла три года назад. Не стал вам отсылать по почте, хотел собственноручно вручить, с автографом!