Нет мне мира, нет покоя, нет отрады: постигло несчастье.[27]

Джаван так долго стоял на коленях, что уже не чуял под собой ног, однако сознавал, что не может ни встать, ни изменить позу. Вот уже почти час он пробыл здесь, в этой крохотной полутемной келье без окон, куда архиепископ обычно отправлял провинившихся монахов. Жесткая молитвенная скамеечка была установлена спиной к двери, и на поверхности ее не то что не было обычной подушечки, а наоборот, были вырезаны из дерева кресты, глубоко впечатывавшиеся в кожу. Прямо на уровне глаз на беленой стене было изображение распятого Иисуса на кресте, окровавленного, мучающегося в агонии — такой Христос не ведал жалости к несчастным, ожидавшим наказания.

Об этой келейке Джаван слышал и раньше, но вот видел ее впервые. Он еще решил, что ему здорово повезло, ведь Хьюберт вполне мог бы отправить его и в башенную темницу. Он ощущал присутствие архиепископа у себя за спиной, темное и угрожающее. Единственный факел, горевший у двери, отбрасывал свет на епископское кресло у стены напротив.

Он осветил также фигуру Хьюберта, когда тот поднялся и встал перед Джаваном, поигрывая хлыстом с узлами, именуемым «малым учителем».

— Вы бросили мне вызов прилюдно, Джаван. — Архиепископ впервые подал голос с того момента, как вошел в келью. Тон его был обманчиво мягким. — Я могу простить многое, ибо вы еще молоды, но только не публичное ослушание, особенно в той ситуации, когда вам могла грозить опасность.

Стараясь сдержать дрожь, ибо он не желал выказать слабость перед врагом, Джаван склонил голову с выражением раскаяния и покорности и скрестил руки на груди. Босые ноги отчаянно ныли от холода, особенно покалеченная ступня, и он побоялся, как бы не упасть, когда придется вставать. Даже просто ходить босиком, без особого сапожка, было целой проблемой.

Впрочем, всего этого стоило ожидать. С самого начала Джаван знал, что за выходку у реки придется дорого заплатить. Он непростительно вел себя с Хьюбертом, и хотя тот никогда не осмелится причинить серьезный вред принцу крови, но мало ли иных способов привести бунтаря к покорности… и Джаван не сомневался, что архиепископ выберет самые неприятные. Препоручив принца заботам двух угрюмых, молчаливых Custodes из свиты, Хьюберт ни единым словом не обмолвился с ним за всю дорогу домой. Это монахи привели его в эту келью, после того как принц переоделся в сухую одежду. И сейчас он ощущал их присутствие за дверью.

— Джаван, сейчас я говорю с тобой не как один из регентов, но как пастырь. — Хьюберт издал тяжкий вздох. — Когда ты попросил дозволения приехать в Валорет для религиозного обучения, возможно, ты забыл, что тем самым обязался быть во всем покорным моей воле и уставу сего Дома. То, что ты еще не принес святых обетов, избавляет тебя от нужды блюсти бедность и целомудрие, но не повиновение. Я позволил тебе сопровождать нас в лагерь виллимитов, уверенный, что ты отдаешь себе в этом отчет. Я никак не ожидал, что ты бросишь мне вызов при всех, независимо от того, признал ли я позже твою правоту. Именно за эту строптивость ты стоишь сейчас здесь на коленях, и за нее понесешь наказание. Ты понимаешь это?

Джаван с несчастным видом поник головой.

— Да, ваша милость.

— А понимаешь ли ты, почему нельзя стерпеть такое скверное, недопустимое поведение?

— Да, ваша милость.

— Так почему его нельзя стерпеть?

— Потому что вы архиепископ и мой духовный отец, ваша милость, — пробормотал Джаван, зная, что именно этих слов Хьюберт ждет от него, и желая лишь поскорее завершить этот неприятный разговор. — Но… позвольте мне сказать ваша милость.

— Только если это имеет отношение к тому, что случилось. И, надеюсь, ты не собираешься подыскивать себе оправданий?

— Не оправдания, нет, ваша милость. Но объяснение, если позволите.

— Позволяю.

Джаван с силой втянул в себя воздух, надеясь, что красноречие его не подведет.

— Прежде всего, я молю простить меня за оскорбительное поведение. Я никоим образом не хотел бросить вам вызов. Если бы мы могли переговорить наедине, надеюсь, вы бы увидели в моих словах простое расхождение во мнении, а не дерзость. Вы сами учили меня доискиваться до смысла своих поступков, ваша милость, и по совести, я должен признать, что чувствовал себя обязанным поступить таким образом. Но я понимаю, как это выглядело со стороны — будто я не подчинился вашей власти. Я прошу прощения за это и готов понести любое наказание.

Хьюберт хмыкнул, однако не презрительно, а скорее снисходительно-удивленно.

— И почему же ты чувствовал себя обязанным так поступить? — поинтересовался он. — Что за несравненная дерзость — решить, будто ты лучше меня смог разобраться в ситуации!

— Потому что я, устал от всех этих убийств! — выпалил Джаван, полуотвернувшись от архиепископа. Боль в коленях сделалась нестерпимой. — Ваша милость, я не знаю, сколько еще смогу выдержать! Я пытаюсь быть хорошим принцем и терпеть все, что должен, но почему же ранг требует от меня столь многого? Скольких еще невинных задушат и четвертуют у меня на глазах…

— Ты вытерпишь столько, сколько положено, — с каменным лицом парировал Хьюберт и, уперев кончик хлыста принцу в подбородок, заставил того взглянуть на окровавленного Христа. — Подобно Ему, ты вынесешь все, что должен. Ты осушишь свою чашу до дна, ибо ты — принц, и однажды встанешь одесную Бога, либо как священник, либо даже как король. И не тебе решать, в столь юном, нежном возрасте, что тебе под силу, а что нет. Я ясно выразился?

Как он ни пытался сдержать слезы, но они заструились по щекам, и Джаван дернул головой.

— Я… ясно… выразился? — повторил Хьюберт, с каждым словом опуская хлыст на плечи принца.

Рухнув на пол, тот сумел лишь жалобно выдавить:

— Да, ваша милость.

— Отлично. Я рад, что мы понимаем друг друга. Так… — Хьюберт тяжело вздохнул. — Теперь вопрос покаяния. Я доволен, что ты сознаешь свою вину и раскаиваешься. Поэтому я прощаю тебя — с условием, что подобное никогда больше не повторится. Позднее мы еще поговорим о том, к чему может привести твой поступок. Аббат Секорим ужинает со мной сегодня, и я буду ждать тебя к трапезе. Однако перед тем ты должен еще понести наказание за свое поведение. Есть предложения?

Джаван покачал головой.

— Что ж, ладно. Во-первых, поскольку ты сам покаялся в своей ошибке, не пытаясь ничего отрицать, я буду настолько любезен, что поступлю с тобой как с мужчиной, а не испорченным ребенком. С ребенка следовало бы попросту спустить штаны и как следует выпороть.

Джаван позволил себе чуть заметный вздох облегчения.

— Тем не менее, — продолжил Хьюберт, — поскольку ты нанес мне оскорбление как архиепископу, невзирая на то, что обязан мне покорностью, ибо пребываешь под моей крышей, наказание тебе будет назначено такое же, как всякому брату-мирянину, блюдущему устав сего Дома. Если бы нечто подобное совершил кто-то из монахов, он получил бы двадцать плетей. — Джаван вздрогнул, когда «малый учитель» стегнул его по плечу. — Удары могут быть до крови, но шрамов не оставят. Принимаешь ли ты это наказание?

С трудом сглотнув, Джаван все же кивнул. Он опасался худшего.

— Принимаю, ваша милость.

— Тогда подтверди это лобзанием «учителя». — И Хьюберт ткнул плеть ему под нос. — Словесно же ты должен молвить: Deo gratias.

— Deo gratias, — покорно повторил Джаван и склонил голову, стараясь не смотреть на узлы, завязанные на концах плети.

— Быть по сему. И пусть Господь поможет тебе раскаяться и выдержать наказание, как подобает мужчине. — Плеткой Хьюберт начертал крест у принца над головой. — In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen.

— Аминь, — прошептал Джаван, не дожидаясь команды архиепископа.

— Очень хорошо. Тогда я оставлю тебя ненадолго, чтобы ты мог подготовиться, — сказал ему Хьюберт. — Когда братья войдут, ты поднимешься им навстречу. Они попросят у тебя прощения, и ты ответишь согласием. Затем ты обнажишься до пояса и преклонишь колени, раскинув руки в стороны, подобно Господу нашему на кресте, о чьих страданиях ты должен помнить во время наказания. Братья эти весьма многоопытны в своем деле и точно умеют соизмерять силу удара с тем, сколько, по их мнению, ты способен выдержать без крика. Если ты все же закричишь, то за каждый раз будет добавлено по удару. Прошу, сделай так, чтобы мы обошлись без этого.