И пронзит меч самое сердце твое, и помыслы сердца выйдут наружу[8]

Мост, узкий, как лезвие меча, лежал перед Квероном, — символ внутреннего испытания, которое необходимо превзойти всякому адепту на стезе постижения истины. Путь этот был нелегок, и то, что Целителю не раз в прошлом уже доводилось пересекать подобные Бездны, ничего не меняло сегодня, ибо каждый переход сопряжен был со своими трудностями.

Он знал, что никто и не ожидает от него в буквальном смысле ступать по острию клинка, но ныне его ожидало испытание, поопаснее простой стали. Он никогда не думал, что боится высоты, однако та пропасть, что зияла сейчас под ногами, вмещало не физическую бесконечность, а нечто куда более страшное. Все его худшие страхи, несовершенства и пороки смотрели на него из клокочущего водоворота, с воем клубившегося внизу, готового поглотить и разодрать в клочья его душу при малейшем неверном шаге. Неудача, возможно, и не привела бы к телесной смерти, но причинила бы неизмеримые душевные страдания, оправиться от которых не удастся и за целую жизнь — а возможно, и дольше.

Но он не позволил себе задумываться об опасности. Внутренняя сила и вера в правоту их общего дела должны придать ему силы и отвагу проделать сей путь. Он возложит все слабости на алтарь своего сердца, и пусть поглотит их пламя Испытания. Ощущая на себе пронзающий взор бессмертных, равно как и смертных наблюдателей, он опустил правую ногу на сверкающую полоску стали, моля Небо дать ему силу и поддержку.

Как он и предполагал, меч убрали у него из-под ног, прежде чем он успел на него наступить, но тончайшая серебристая линия осталась, ничуть не менее пугающая, чем сам клинок. Он шагнул раз, потом другой, неловко балансируя связанными руками, чтобы удержать равновесие. Грегори тем временем поднялся с колен, отступил на пару шагов и теперь стоял, положив меч на правое плечо, готовый протянуть руку помощи Кверону, — но лишь после того, как тот преодолеет свою часть пути через Бездну.

Каждый шаг был испытанием. Серебристая линия жгла босые ноги, подобно раскаленному металлу. И хотя в глубине души он сознавал, что ступает по каменным плитам, ощущение зияющей пропасти было настолько сильно, что все внутри у него сжималось от ужаса… и кто знает, какое восприятие было ближе к истине?

Но он не отступал, несмотря на леденящий сердце страх, и наконец добрался до конца Моста. Грегори поддержал его под локоть и ввел в круг теперь уже как почетный эскорт, — и облегчение Кверона не знало границ. Он с благодарностью пересек границу купола, лишь на пару мгновений прикрыв глаза, чтобы отдышаться, пока Грегори мечом замыкал врата.

Затем Грегори вновь вернулся и встал слева от него. Впереди стояли Ивейн с Джоремом, за ними — Ансель и Джесс. Выражения их лиц были столь суровы, что Кверон даже усомнился, а выдержал ли он испытание.

— Кверон Киневан, — произнес Джорем негромко, — Мы принимаем вас в круге и приветствуем ту отвагу, что помогла вам пройти сей путь. Однако вы до сих пор связаны иными обязательствами и клятвами, а мы требуем безграничной веры — исключая лишь тайну исповеди, которая остается нерушимой, ибо священное писание гласит: «Священником ты пребудешь вовеки». Итак, за сим единственным исключением, готовы ли вы отречься ныне от всех иных пут и обетов, даже от клятвы Целителя и члена ордена святого Гавриила, подчинив их новому служению?

Кверон долго и горячо молился, размышляя над этим требованием, ибо заранее знал, что оно придет. Думал он об этом и накануне, когда совершал обряд над своей г'дулой, ибо это тоже была связь с прошлым. Подобное же символическое значение имело и освобождение от гавриилитской рясы; и хотя в тот момент он был не готов скинуть плащ Целителя, теперь тот давил Кверону на плечи, напоминая, что сей обет также связывает его… хотя, конечно, что бы ни случилось с ним, он никогда не перестанет быть Целителем, как не перестанет быть и священником.

Однако на сей раз, перейдя через Бездну, он вдруг осознал, что вполне способен отринуть все лишнее, кроме самого сокровенного ядра своего призвания. С радостью готов он был пожертвовать всем ради служения Свету, И будто двигаясь по собственной воле, связанные руки его поднялись и ослабили застежку плаща на шее. Плащ Целителя с шелестом скользнул вниз, и Кверон ощутил невероятную легкость. Он подумал также снять медальон святого Камбера и целительскую эмблему, но они более не весили ничего, и никак его не связывали.

— Я готов, — произнес он недрогнувшим голосом, уверенно глядя Джорему в глаза.

— Тогда избавься от пут, что связывают твое тело, так же, как ты рассек путы, связывавшие дух, — велела Ивейн, и Грегори поднес меч поближе.

Вервие распалось, стоило Кверону лишь провести руками над лезвием — и это оказалось куда легче, чем расстаться с внутренними путами. С миром в душе Кверон смотрел, как Джорем собирает обрезки веревки, а затем вслед за Ивейн обошел алтарь по направлению движения солнца и остановился с ней рядом на западной стороне. Остальные также вернулись на свои места, Джорем уложил обрывки вервия в курильницу, еще дымившуюся на юге, и в воздух поднялся резкий запах горелой шерсти. Наконец Кверон смог бегло рассмотреть предметы на алтаре.

Сперва ничто не показалось ему необычным. Курильницу и кропило он уже видел, равно как и меч Грегори. Кроме того, здесь имелся ковчежец с благовониями, глиняный бокал с водой и небольшая чаша с солью, а кроме того маленький серебряный кинжал, который, кажется, он прежде видел у Ивейн.

Все эти предметы лежали на чистом белом алтарном покрывале.

Однако прямо посреди алтаря стояло нечто — не то чтобы странное, но просто неожиданное в подобном месте. Хотя сверху предмет был покрыт тканью, насколько мог судить Кверон, это был ящичек, или шкатулка в две ладони шириной и в ладонь высотой. Сверху на ней горела свеча, накрытая тонким стеклянным колпаком. Вот Джесс убрал светильник, Джорем снял и сложил ткань, и Ивейн, положив левую руку на крышку ларца, обернулась к Кверону.

— Вы уже выдержали самое трудное испытание этой ночи, — сказала она ему. — Но теперь предстоит самая торжественная часть обряда. Здесь, в этом ларце, хранятся предметы, что отдали в залог все прошлые члены Совета Камбера. Именно на этих реликвиях, освященных преданностью тех, кто стоял на этом месте до вас, мы и попросим вас принести клятву. Со дней пятерых основателей — то были я, Джорем, Райс, Элистер и Джебедия — все члены давали такой обет, и гармонично сплетали его с предыдущими.

С этими словами она откинула крышку, и Кверону показалось, он видит какие-то пурпурные веревочки, и еще что-то серебристое. Выяснилось, что это кольцо, на которое повязаны переплетенные тесемки.

— Это кольцо принадлежало отцу, — пояснила Ивейн, выложив его на ладонь. — Считать его святым или нет, тут мнения расходятся даже у нас в Совете… — Она улыбнулась. — Однако мы сделали это в память о нем, о его высоких целях и мечтах, что однажды Дерини и люди смогут жить в мире и трудиться сообща, на благо всех. Эти веревочки были повязаны прошлой ночью, когда клятву приносил Джесс, но теперь мы проделаем это заново, и каждый из нас вновь повторит свои обеты, с вами заодно.

Положив кольцо обратно в ларец, Ивейн достала из-под ткани длинную пурпурную тесьму и вручила ее Кверону.

— Для этого сперва мы просим вас повязать эту ленту себе на лоб, в знак новых обязательств, что вы принимаете нынче разумом, духом и телом. Это будет вашей связью с учениями древних, и со Светом, коему мы все желаем служить.

— Помните, что пурпур издавна был символом совершенства, — продолжила она, помогая затянуть узел на затылке, в то время, как остальные повязали себе такие же. — В этом сообществе сия лента заменяет также епитрахиль священника и приравнивает все услышанное в стенах Совета к тайне исповеди, которая должна соблюдаться неукоснительно.