Еще полчаса он провел в тревоге, гадая, надолго ли задержится Хьюберт с Полином. Что лучше — совершить вылазку прямо сейчас, в надежде обернуться туда и обратно, пока архиепископ не вернулся к себе, или дождаться, пока тот уснет и попробовать проскользнуть прямо у него под носом? В любом случае, это было рискованно, но Джаван знал, что обязан что-то предпринять, если хочет доставить свое послание.

А вдруг он проникнет в покои архиепископа, отыщет Портал — и обнаружит, что не может им воспользоваться? Все свои планы он строил с расчетом на то, что это ему удастся, но ведь на самом деле он ни разу не пробовал перемещаться в одиночку. Тавис говорил, что Джаван вполне готов к этому, и принцу казалось, он знает, как это сделать, ведь он столько раз следил, как это получалось у Тависа… но теория — это одно, а практика — совсем, совсем другое…

Он вздохнул и растер лицо ладонями, устремив взор на великолепный алтарь, но в действительности совсем его не видя. Нельзя позволить себе утонуть в сомнениях, а не то он так ни на что и не решится… хотя, может, так оно будет и лучше, в конечном итоге, робко заметил внутренний голос. То же самое посоветовал бы ему и Тавис, и наверняка сказал бы, что никакое донесение не стоит такого риска.

Но Джаван был уверен, что его информация жизненно важна. Кроме того, с тех пор, как прервался контакт с друзьями, он чувствовал крайнюю неуверенность. Ему необходимо было выяснить, как у них дела — или хотя бы сообщить о себе. Осторожность отступала перед юношеской горячностью.

И потому, выждав еще совсем недолго, Джаван неслышно подошел к дверям часовни — и успел коснуться Карлана как раз в тот миг, когда паж приподнял голову, разбуженный его шагами.

— Спи, Карлан, — велел ему принц и, дабы усилить приказ, коснулся ладонью век пажа. Тот покачнулся и осел на скамье. — Сейчас ты должен надеть мой плащ и встать на колени на скамеечке. Не шевелись, что бы ни случилось. — Он помог спящему Карлану подняться, другой рукой одновременно расстегивая плащ. — Потом ты ни о чем не вспомнишь. Просто иди и молись у алтаря. И накинь капюшон.

Паж повиновался, с помощью Джавана. Устроив его в молитвенной позе и поправив плащ, принц отступил на шаг. Со стороны никто не смог бы отличить подмену. Конечно, если Хьюберт отдал распоряжения не тревожить принца, то никто и не должен здесь появиться, и все же подстраховаться не мешает… Затаив дыхание Джаван наконец приблизился к дверям и пару мгновений вслушивался в царящую снаружи тишину, прежде чем рискнуть и приотворить створку.

В коридоре не было ни души. Факелы, на равных промежутках установленные в скобах на стене, отбрасывали желтоватые отблески на деревянные панели и каменные плиты пола. Судя по приглушенным звукам, доносившимся с другой стороны, от лестницы, которая вела, скорее всего, в парадную часть дворца, вечернее пиршество было еще в самом разгаре — а значит, Хьюберт и его приближенные еще какое-то время пробудут там. А если кто-нибудь случайно набредет на него здесь, Джаван решил сказать, что ищет уборную — вполне удобоваримое объяснение, пока он не попал в покои архиепископа.

Ну, а если там внутри окажется кто-то из слуг, Джаван заявит, что Хьюберт сам пригласил его — тем более, что это чистая правда. Но насколько же проще, если не будет никого!

Он заставил себя идти совершенно спокойно. Когда отец Алоизий привел его сюда, он не заметил этой двери, поскольку она была скрыта за углом, но теперь у принца не было сомнений, где находятся нужные ему покои. Арка над дверью была позолоченной и украшена резьбой, с херувимами по углам.

Петли украшало изображение епископского посоха.

На самой же двери красовался герб Хьюберта Мак-Инниса, второго сына барона Марлорского, с митрой и прочими символами его высокого ранга.

Сперва Джаван прошел мимо, навострив уши, чтобы понять, есть ли кто-нибудь внутри. Судя по всему, все было спокойно, но в этот миг ему донельзя захотелось вернуться обратно в часовню.

Но лишь на миг. Стоило ему коснуться пакета под рубахой, как принц тут же преисполнился решимости довести задуманное до конца. Другие многим рисковали ради него — теперь же пришел его черед позабыть о страхах.

К вящему его облегчению, никто не отозвался, когда он тихонько постучал в дверь. Он попробовал сильнее — и опять ничего. Тогда он тронул за ручку… и, о счастье! — дверь оказалась не заперта. Да и с какой стати? Кому придет в голову незваным явиться в покои архиепископа?

Едва осмеливаясь вздохнуть, Джаван проскользнул внутрь и наскоро огляделся по сторонам. Прихожая освещалась тусклым светом лампадки, горевшей перед образом святого Себастьяна, и огонек ее бросал алые отблески на стрелы, пронзавшие тело мученика… живое напоминание о его собственной возможной судьбе, пусть и символическое, а не буквальное. Если его поймают… Следующая дверь, чуть приоткрытая, вела в просторную комнату, где у большого камина стояло несколько удобных кресел с мягкими подушками и меховыми покрывалами.

Пол устилал мягкий ковер и звериные шкуры. Джаван наскоро огляделся по сторонам в поисках молельни, но затем вспомнил слова Тависа, что та находилась в опочивальне — именно туда, вероятно, вела дверь справа от камина.

Вот теперь наступил самый опасный момент, поскольку у него не было ни малейших оправданий, если кто-то застанет его в архиепископской спальне, и все же Джаван, затаив дыхание повернул ручку и, несколько секунд послушав тишину, шагнул вперед.

По крайней мере, петли не скрипнули!.. Справа он успел заметить тусклый огонек лампады — скорее всего, именно там и находилась молельня; но прежде чем он успел затворить дверь опочивальни, снаружи послышались шаги. Кто-то вошел в прихожую.

Боже правый, это, должно быть, либо сам Хьюберт, либо кто-то из слуг, но, в любом случае, они непременно заглянут сюда!

Мгновение, показавшееся ему вечностью, Джаван испуганно озирался по сторонам в тщетном поиске укрытия. Первым делом он хотел затаиться в молельне, но занавес был отдернут, и к тому же Хьюберту вполне могло прийти на ум помолиться перед сном…

В комнате было слишком темно, чтобы углядеть какое-то подходящее место, чтобы спрятаться, и не быть обнаруженным, когда зажгут свечи. Единственное, что Джаван мог видеть в полумраке, это огромная кровать с балдахином посреди опочивальни.

Это было очень рискованно — но когда шаги послышались уже из комнаты с камином, времени на раздумья не осталось, паника победила здравый смысл, и принц метнулся вперед, рухнул на пол и торопливо, стараясь не шуметь, скользнул под кровать. В тот же миг он сообразил, что мог просто зайти в молельню и объяснить, что пришел по личному приглашению архиепископа — но теперь было уже слишком поздно что-то менять. Он лишь молился, чтобы человек снаружи не заметил, что дверь в опочивальню осталась приоткрыта.

С колотящимся сердцем он заполз как можно ближе к стене и там свернулся калачиком — кровать была достаточно высокой, так что он мог лежать на боку; но в этом таилась и опасность, ведь кому-то вполне могла прийти в голову мысль заглянуть под нее, прежде чем архиепископ взойдет на ложе.

Если это случится, Джаван может считать себя мертвецом. А пакет у него на груди лишь скрепит его судьбу.

Он попытался заставить себя успокоиться, уверенный, что кто бы ни вошел в спальню, он тут же услышит, как колотится его сердце, и обнаружит преступника. Немея от ужаса, он попробовал дышать редко и глубоко. Постепенно кровь стала стучать в ушах не так громко, и он смог расслышать, что творится снаружи.

Сквозь приоткрытую дверь пролился яркий свет, и треск поленьев и запах смолы подтвердили догадку Джавана, что это слуга разводил огонь в камине. На миг Джаван подумал рискнуть и заскочить в молельню — такую близкую и одновременно недостижимую, — чтобы все же оправдать свое присутствие в апартаментах Хьюберта; но от этой мысли пришлось отказаться, поскольку почти тут же послышались шаги, дверь распахнулась и показались ноги в сандалиях, прикрытые черным монашеским одеянием. Слуга принялся зажигать свечи, укрепленные на стенах, и в подсвечнике на большом сундуке.