— Нобару?

И эта глупая надежда — Томоэ. Но девушка знает, что надежды иллюзорны, и что голос ее Лиса звучит совсем иначе. Более низкий, более глубокий, более согревающей, более родной. Перед ней стоит совсем другой мужчина. Акура-оу. И Нобару совсем не торопится поднимать к нему голову. Она хватает ртом воздух, ощущая, как саднит горло, как эмоции подкатывают к глазам. Страх, ярость, бессилие, ненависть и матерая злость к нему за то, что вновь все изничтожил. Нобару рычит, дышит сипло, моросящий дождь вместе с воздухом носом втягивает. И плечи ее продолжают трястись от ярых, черных, таких темных чувств.

— Нобару? Откуда ты здесь?

Повторяется все также взволнованно. И вот тогда она голову задирает, так резко и хлестко, что в шее позвонки хрустят, смещаются. Глядит на огненного демона — Кровавого Короля мертвыми глазами на выбеленном лице, на эту знакомую его фигуру. Высокую, крепкую, широкоплечую. Все смотрит и смотрит, не реагирует. Словно даже и не замечая, как меняется в лице перед ней мужчина. Как бледнеет он за мгновение. И ужас за нее читается в его золотых, широко распахнутых глазах. А потом рот ее вдруг искривляется, точно как на черно-белых шаржах.

— Почему? — говорит Нобару, и это так сочится ядом с её губ, — За что ты так вновь и вновь со мной? Ты уже забрал у меня однажды все, что было дорого. Сжег всю мою прошлую жизнь в одночасье. Неужели тебе мало? Тебе всегда будет мало, да? — она выдает эту тираду хриплым, хлестким голосом, без визга и ора, но так страшно, так люто. И ее истые, горячечные слова отдаются звоном в его ушах.

— Нобару…

Акура качает головой, приседает, помогая ей подняться, а Нобару по рукам его бьет, вырваться пытается, извивается ужом. Она не хочет. Не хочет. Только не снова этот ад из крови и боли, торчащих костей из обугленной плоти, стеклянных глаз и крови, толчками из горла, раны рваной, рубленой по душе и сердцу. Она мозгами вконец двинется, превратится в девочку на ножах. Нобару рыдает со страшной силой, понимая, что не в состоянии себя контролировать, что мир ее кончается прямо здесь и сейчас. Она ведь лишь человек. Простой человек. Она женщина. Не железная, не чугунная, не сделанная из самого прочна сплава металла. Она вот-вот разобьется, характер откажет, воля заглохнет. И что-то такое неизведанное в её глазах. Акура присматривается. Сталь. В них плещется жидкий металл и тягучая боль.

Девчонка почти впивается ему в шею, когда ее тонкое, легкое тело вдруг подхватывает вторая пара мужских рук. Крепко так смыкая объятия на ее талии, когда она все шипит, пылает злостью и огнем, брыкается и гнется. Пока появившийся словено из ниоткуда Лис не сжимает ее так крепко, прижимая к своей широкой груди. Пока он окончательно не впечатывает ее гибкое тело в свое, что-то тихо говоря Нобару на ухо. И лишь тогда наконец к ней постепенно возвращается чувство реальности.

— Может не при мне все же? — не удерживается Акура от своего саркастичного высказывания, когда Томоэ мягко целует тихо плачущую и дрожащую девушку в висок. Прикасается к ней так аккуратно, заставляя вновь свирепеть Огненного Дьявола — это ревность, обыденное человеческое чувство, которое Акура-оу искренне считал чуждым себе по натуре. И взгляд его жжет Брату кожу.

— Заткнись, — бросает Лис в мгновение. — Заткнись. Иначе я вышибу тебе все оставшиеся мозги. Клянусь. — И есть что-то в тоне и голосе вечно идеального Томоэ, заставляющее Акуру замолчать. Заставляющее увидеть, как за секунду тот изменился, как исчезло все его показное спокойствие. Как стал он жестче, суровее, даже еще злее. И Огненный демон лишь хмыкает. Так паскудно и криво, на свой лихой, неправильный манер.

Акура кидает на Нобару взгляд украдкой, пока она стоит уткнувшись в грудь Лиса носом. У нее согбенные трясущиеся плечи, истеричные всхлипы рвущиеся из её горла. Это он превратил ее в мертвое тело, выжег всю душу, оставил лишь тлен и пепел оболочки. Но если бы мир был иной, если бы только все сложилось иначе, то это он был бы на месте Лиса, он стер бы ладонью все слезы с её лица, обнимал так же бережно и крепко. Но прикасаться к ней такой сейчас — станет сродни его личному безумию. Поэтому Акура и позволяет себе лишь косой взгляд. Не такого он хотел. Больше её тепла к нему виделось, больше понимания, больше взглядов глаза в глаза, слов общих. Но нет этого в ней и никогда не будет. И Акура понятия не имеет, что ему нужно сделать сейчас, чтобы вернуть хотя бы то малое, что между ними было. Но он постарается.

— Нобару, — её имя привычно слетает с его губ, — Прости меня, — Акура не знает, насколько это окажется правильно и уместно, но в данный момент чувствует, что все же верно, и сказать надо, — я не должен был ничего от тебя хотеть. — говорит мужчина и опускает взгляд, но это мимолетное движение не скрывает острую, глухую боль в его удивительного цвета глазах, когда-то таких ясных, а теперь потускневших.

Акура знает, что от его слов сгорит он сам под тленной оболочкой. Обнажать душу херовое занятие. У него так и вообще проблема с тем, чтобы говорить о том, что в сердце. Мужчина не любит это и не умеет. Но он стоит перед ней и просит прощения за свои чувства, за свои желания, за надежды, что родились в его сердце. Просит прощения за то, что сам не замечал так долго, что спало и множилось в глубине его души. Наверное, это все-таки неправильно. Никто не должен извиняться за то, что умеет чувствовать, за то, что эти чувства иногда не вписываются в рамки и понятия. Просто так бывает. Бывает, что путаешься, много думаешь. А когда он оказывался с ней, то вообще забывал обо всем на свете. И да — он не перестанет чего-то ждать, и уж тем более чувствовать, не перестанет вдруг любить её. Он лишь просит прощения за то, от чего так и не отрекается. Но за то, что так сильно ранил её. Ведь до сих пор капли слез ее соленых застыли на его одежде, а камень с женской шеи жжет карман плаща.

А потом слова начинают даваться с трудом. Но о Рей сказать ему кажется необходимо. Чтобы быть до конца открытым с ней, с это дня и навсегда. О хладном трупе служанки, оставшемся в той комнате. Акура не вдается в подробности, рисует историю сухо, без крови, бросая лишь факты, но этого хватает, чтобы Нобару вновь сорвалась с цепи.

— Ты лжешь! Лжешь! Она жива!

— Он говорит правду, — звучат слова Лиса и девушка замирает.

— Что? — в тоне Нобару вновь сквозят истеричные нотки.

— Он не лжет, — повторяет Томоэ. — Я знаю.

— Откуда? — продолжает допрос Нобару, едва дергаясь от Лиса, нажимая ладонью на его грудь, но мужчина крепко держит ее за локоть, не дает совершить глупость и отдалиться от него в эту минуту.

— Я тоже был там и все видел.

— Знал и не сказал мне.

И вот оно, тот самый момент, когда святые бастионы вокруг его Братца в её глазах падают, и вся эта фальшь его набожности перед ней развеивается. Да, вот так вот, милая, чего же ты еще ждала от лисицы? Поверь, ты еще не знаешь его достаточно. Очень многое, сотворенное его руками он никогда и не скажет тебе. И такое едкое, ядовитое, всепоглощающее торжество жрет душу Акуры от этого. И пусть это так низко, так мелко, так подло — но это апогей и её остекленевший взгляд обращенный к его Братцу, ее осознание потери близкой подруги. Акуру даже тянет расхохотаться. В голос, громко, зычно, так, что у всех заложит уши. Надо же, он все-таки раскрыл ей глаза, да видимо слишком поздно. Сорвал хоть на мгновение маски, те самые, что носить сам никогда не умел. Нобару смотрит на него такими огромными глазами. Смотрит и не верит. Девочка все не верит. Как же это иронично. Она переводит взгляд на Томоэ, а потом обратно на Акуру-оу, скользит туда-сюда, как китайский болванчик, марионетка на ватных ногах. Она поднимает снова свой беспомощный взгляд на Огненного демона, явно что-то хочет сказать ему, но не может. Что ж, видимо Рей действительно была очень дорога ей. Нобару закрывает глаза, втягивает носом воздух, чувствуя, как Томоэ сжимает ей руку — Акура замечает это слабое движение пальцами — и уходит. Последнее, что видит девушка — это его высокую темную фигуру, склоненную голову, напряженные плечи и стиснутые кулаки.