— Надо. Теперь надо. Моя жизнь катится хер знает куда, мне даже нечего терять. Совершенно.

— Мне тоже и ни к чему эти вопросы. Вдобавок, со мной тебе веселее, чем одному. — И в ее миндалевидных, раскосых глазах такая внутренняя сила. Ярая и оголенная, та самая, которая часто мелькала и в его взгляде.

Иногда Акура даже видит, как Юко снова хочет спросить. О ней, конечно же, о Нобару. И взгляд у мужчины вмиг делается таким колючим и опасным, что Юко так и не раскрывает рта. Что толку говорить? Спрашивать? Что было, то прошло. И все. Он не хочет вспоминать, делиться с ней. Она не настаивает. Один раз проскальзывает косвенная память, вопрос с подвохом, и глаза, черные, темные, а у самой опущенные плечи.

Их игры в постели кончились давно. Но даже так, Акура не против её периодического общества. Юко по прежнему его друг, человек, который понимает всю его неправильную и дурную историю, понимает, что было между ним и Нобару, и совершенно не осуждает. Он ей за это благодарен. К тому же, Акуре кажется, что и у ее истории такой же плохой финал. Он уверен, что Юко здесь, с ним, не просто так. И это ее выбор, основанный на одной ей ведомой мотивации.

Юко толкает массивную дверь с огромной круглой ручкой, за которую приходится браться обеими руками, когда заходит внутрь, видит, как вода отражается от стен, как помещение будто мерцает неоном, а тихие всплески воды тревожат поразительную тишину. Огромная комната полнится клубами горячего пара. Гейша прикрывает дверь с обратной стороны, указательными пальцами аккуратно стягивает дзори со своих ног, ступает босиком по холодному и влажному камню. Она находит Акуру в купальне.

Юко подходит тихо к ближнему бортику, садится подбирая свои юбки, ставит обувь рядом с собой, свешивает ноги в горячую воду, ощущая, как та приятно обволакивает уставшие за день ступни. Акура молча поднимает голову над водой, его алые волосы блестят в полумраке комнаты. Он смотрит на нее мгновение, а потом снова отворачивается прикрывая глаза, позволяя ей просто оставаться рядом. Они сидят так молча около двадцати минут, Юко болтает ногами в воде, слышит иногда всплески, производимые знакомыми жилистыми руками. Сидит, заряжается многомерностью тишины в этом месте, титановым спокойствием воды, молчаливой и степенной. И лишь когда Акура случайно или специально едва задевает её ступню, Юко опускает взгляд, который только что бродил по высокому потолку. Мужчина трясет головой, распространяя брызги, несколько капель попадают на юбку кимоно гейши, и она стирает их пальцем, глядит на Акуру, а тот лишь хмуро смотрит вперед. Одиночество бьется под самым его горлом, режет ладони. Юко качает головой. Страшно это — так тосковать, осознавать, что это под ребрами, там, навечно. Страшно жить мертвым среди живых.

— Вылазь уже давай! — И ответная волна брызг прямо в его лицо. Вода струится по волосам, заставляя те в момент липнуть к глазам и скулам.

Юко прижимает руку ко рту, пряча тянущую губы улыбку, черты ее вытягиваются, а в глазах — озорной огонек. Акура поднимается перед ней нарочито медленно, он подтягивается на руках, выталкивая свое тело наверх и оказывается рядом. С него течет вода. Она бежит по плечам, рукам, спине и животу. Стоит прожигая её темным, и таким знакомым взглядом, но женщина все равно знает, ее не обманешь. Акура-оу уже не тот лютый зверь, не тот одичавший волк. В нем всковырнули человека, надавили на сердце, пусть все вышло дешево, болезненно и так паршиво. А в следующую секунду она уже визжит и хохочет, оглушая своим звонким голосом стены горячей купальни. Акура одним движением руки умудряется швырнуть ее прямо в воду, намочить ей волосы растрепав всю прическу, одежду, заставить ткань липнуть к телу. Юко выныривает отплевываясь, еще посмеивается, убирает мокрые пряди со лба, отжимает волосы вновь усаживаясь на край купели, закидывает ногу на ногу.

Красивая она все-таки. До одури красивая. И рядом с ней в нем словно вновь просыпается игривость прошлых лет, искры из глаз и проказы. Акура рассматривает ее нагло, бегает откровенно раздевающим взглядом по промокшей одежде, останавливаясь глазами на округлостях груди, и ниже, на покатые бедра и открытые рельефные голени её ног. О! Это она все специально ему устроила. Однозначно. Снова дразнит.

— Хочешь? — интересуется Юко, вопросительно изгибая свою точеную смоляную бровь.

— Знаешь ведь, что нет, — отзывается Акура, отворачивая голову.

— Тогда не пялься, — и новая порция брызг прямо в его лицо.

Нет, Акура не спорит с тем, что, возможно, когда-нибудь и захочет еще раз зажать ее гибкое и стройное тело. Это ведь все гормоны, нужда, физиология. Но впервые в жизни о сексе ему совершенно не хочется думать, не хочется думать ни о чьих задницах и дырках. Акура снова вспоминает Нобару. Мимолетом. Ненароком. А потом поднимает взгляд на Юко. У нее лицо все же стало иным за последние годы, острее и хлеще в своих чертах. Да и он будто видит порой, как она тоже что-то вспоминает, голову опускает, мыслям улыбается, набирает в грудь воздуха, вздыхает, на пару секунд позволя себе помечтать. Акура как будто знает. Смотрит и выжидает эти минуты её тишины и покоя.

— И все же, что с тобой произошло? Почему ты вернулась?

Юко встряхивает копной своих густых волос, отстраненно смотрит в окно.

— Если хочешь, то я покажу тебе.

Надгробная плита вся в щербатых трещинах, поросшая сорняками, с высечен именем на ней. Юко давит коленями на землю, чувствует холод почвы и камня, вытирает слезы скатившиеся по щекам. Акура останавливается сзади нее, стоит засунув руки в карманы плаща.

— Нельзя забывать, — выдавливает Юко.

— Нельзя, — соглашается мужчина.

— Я не понимала, когда он отказывал, злилась, а Коджи не хотел чтобы я к нему прикипала. Каждый из нас рано или поздно понимает, когда заканчивается срок.

Так и стоят. В этой пьесе у каждого свои роли. И замен в жизни ёкаев не производится. Юко снова опускает голову. Акура пялится на плиту. Та стоит гранитным монолитом, скупая и немая. Не будет в жизни Юко платья белого, и звона свадебных колоколов, хора русалок по берегу моря. И сказать ей, что все еще успеет в её жизни наладиться? У Акуры-оу все-таки есть сердце, чтобы так безбожно лгать о том, что и сам так остро чувствует.

Мужчина опускает глаза ниже, смотрит из-за ее плеча и вдруг вздрагивает. На могиле растет цветок, пробивается, листья тянет. Белый, яркий, живой. Акура моргает. На могиле растет подснежник — цветок надежды. Он наливается жизнью, греет зелень и лепестки о солнце, румянится.

Цветок надежды. Цветок жизни. Знак и пазл.

— Мне холодно, — шепчет гейша бескровными губами, и плащ его падает на ее утлые плечи.

Юко просто живет, старается, помнит, не врет себе, не лжет и не лицемерит. Акура просит её однажды — научи. Она качает головой. Не знает как. Это выходит само собой. К тому же, какая она сильная? Так, марионетка в собственных руках. Но жизнь теплится в самом животе, ползет наверх, просится наружу. У Акуры горячее дыхание. У нее выпирают кости на бедрах, а руки — ледяные. У него неспокойное сердце в груди и влажный язык. Они целуются прячась по привычке от всех в ее комнате. Она — увязнув пальцами в его волосах, он — сжав ее талию так, что почти больно. Акура на мгновение прикрывает глаза, вдыхая в легкие искру. И лишь Боги на небесах все смеются. Что им чужие жизни? Так, игрушки, сущие пешки. И им совсем не грешно их потасовать.