Грустная история. Акура зачем-то опускает голову и прикрывает глаза. Нервничает, ощущая, как в груди что-то давит. Там, где сердце. Собирается в тугой комок. И бьет. Бьет. Чувствует себя на месте той русалкой из поверья, и, кажется страшно боится закончить, как она, сгинуть из-за вязкой тоски по смертной, этого едкого сплина под кожей, в душе и сердце, этой чуждой, этой надрывной боли. Интересно, если бы Нобару сейчас была с ним и увидела все это, то что бы подумала? Что бы сказала? Ей бы понравилось? Она ведь уже ходила с Лисом к людям на какой-то праздник, и такая красивая тогда была. Очень. Тонкая, изящная. Изумительная. Странные мысли, воспоминания. Но только ругать себя за них не хочется. Он ведь действительно влюблен, и хоть сейчас под звездами на берегу моря, в своем одиночестве, не так страшно это излагать самому себе. Он влюблен. И пусть безответно. Пусть единолично.
И снова запах волн. Вкус соли на языке. Все таки в этом человеческом празднике, в этом чествование моря есть какая-то первобытная истая сила. Какая-то простота и естественность. Здесь лишь по желанию пляшут тени на песке, фигуры вырастают вокруг костра. Мужчины кружат своих девушек. Акура видит, как один из них целует свою спутницу, жадно, горячо, в самые губы, сливаясь с ней телами в единый образ. И сердце демона бьется чаще о грудную клеть, звенит набатом от этой картины. И внутри горит, распирает такое острое, отчаянное, такое ярое желание, чтобы Нобару в этот момент была рядом с ним. Не с Лисом, а с ним. Чтобы обнимала его своими тонкими руками, снова повисла на его шее, опутывала ногами его бедра. А он бы ощущал вкус и сладость ее мягких губ.
Громкие мужские голоса и девичий звонкий смех наполняют берег, когда Акура обхватывает себя руками, смотрит все так же вдаль, чувствуя, как ночной соленый ветер сушит кожу и волосы. Слушает, как где-то там кричит молодежь, как где-то там разговаривают взрослые, веселятся дети, как где-то там поет бард из сказок, как где-то там искры летят от костра. Где-то там — настоящая жизнь, а он здесь. В своем одиночестве. И в груди что-то так неприятно скребет, ударяя под ребра.
А потом все постепенно затихает, люди расходятся, держатся своими парами, когда он все также остается сидеть недвижной фигурой, улавливая золотыми глазами уже первые лучи восходящего солнца, красящие темное небо в лиловые, синие, кораловые цвета. Чувствуя, как потихоньку начинает клонить тело в сон. Но вот только возвращаться обратно он пока еще не намерен. Мужчина поднимается на ноги и просто бредет дальше вдоль песчаного берега, чуть отступая от скалистого утеса, углубляясь в редкий полулесок. Скрывать свою фигуру сейчас ему не будет лишней надобности, но даже так, лишних глаз он ловить на себе не хочет.
Он подходит к раскидистому, величественному дубу, находящемуся не так далеко от того места, где еще пару часов назад восхваляли силу моря люди. Ветки его пронзают небо, крона колышется, будто говорит с кем-то, корни уходят глубоко в землю. Массивные, крупные, мощные — они кусают почву, пьют из нее сок жизни. Старое дерево, древний дуб, что наверняка несет в себе какую-то силу. Акура щурит глаза и замечат, что к его стволу прибиты монетки — медяки поблескивают в сгущающихся сумерках и отсветах то тут, то там уже догорающих факелов.
Наверное, и та деревушка, находящая здесь на высоком обрыве, своим названием обязана именно этому дубу. Акура застывает перед ним, протягивает руку, проводит пальцами по потускневшим и затертым монетам. Они овивают кору словно кольца кольчуги. И их так много. Как будто это насаждение неизвестного, каменного растения. Демон не торопится, изучает глазами увиденное, чуть голову склоняя на бок. И вот тогда это происходит. Из зарослей низкорослого кустарника, едва держась на подогнутых ногах, в нескольких шагах от него, на землю вываливается фигура незнакомой человеческой девушки. И тут же оседает на колени, неестественно горбится. Дышит тяжело, сопит.
Акура недовольно поджимает темные губы, тут же поворачивая в её сторону голову. Хмурится. Явно не горя желанием делить с кем-либо сейчас свое одиночество. Должно быть она будет одной из местных, из тех девиц, кружащих тут почти до самого утра.
— Помогите, — голос у нее тихий, будто сломленный, и голову она не поднимает. Воздух сипло, часто и со свистом выходит из её рта. При каждом малейшем движении лицо незнакомки кривится. А ладонь одной руки остается прижата к животу. — Помогите, пожалуйста.
Акуре даже кажется, что девушка эта верно и не осознает, о чем и кого просит. Хотя, в сущности, ему сейчас на это как-то плевать. Он лишь смотрит безразлично на эту загнанную, измученную женщину. И тут вдруг подмечает, что лицо её изуродовано карминовыми полосами, и будто ткань её пестрой юкаты скрывает на теле свежую кровь и увечья тела. И двигаться ей больно. А рукой она все не отрывается от живота. От низа живота.
Глаза демона расширяются. Он впивается взглядом в сломленную фигуру, и действительно видит местами разодранную в клочья одежду, следы от когтей и зубов на шее, пятна удушья, глубокую рваную рану в пледлечье. И еще что-то пустое, такое падшее в ее глазах. И в один миг ему становится все понятно.
— Что? Все таки танцы не спасают деревню от нападок ёкаев, да? Хоть Вы и просите Богов о защите. — Произносит он тихо, опускаясь рядом с ней на подогнутое колено, сейчас сидящей на земле.
Незнакомка поднимает на него глаза. И он видит, как эта женщина силится не разрыдаться. Как продолжает судорожно и часто дышать. Как губы у нее трясутся. И только сейчас Акура понимает, как она растерзана, раздавлена, забита. И лишь каким-то чудом, силой воли и духа сдерживает истые слезы, так рьяно цепляясь за последние остатки жизни в своем теле. Её даже не страшит его внешность, сама собой кричащая о том, что перед ней сейчас стоит бездушный демон совсем иного мира.
И мысли в голове в его такие странные, чуждые, непривычные. Раньше Акура никогда особо не задумывался о силе причиняемой боли. И всегда заслуженно считал себя еще тем монстром. Наслаждался жестокостью. Ему нравилось видеть, как при последнем взмахе меча, жертва его всегда нервно дергалась. Ему нравилось бить, ломать хребты, выбивать зубы, резать чужую плоть. Он всегда получал от этого моральное удовлетворение. И никогда в своей жизни не задавался вопросами нравственности. Никогда не думал, что вот это хорошо, а вот это плохо. Примитивно, конечно, звучит, зато суть и смысл ясны. Но сегодня, сейчас, это почему-то так режет по глазам. И мужчина с удивлением для себя обнаруживает, что оказывается может быть гораздо более человечнее, чем думает сам. Акура зачем-то вспоминает Нобару, и под ложечкой начинает неприятно сосать.
А девушка такая тонкая, все всхлипывает. Плечи ее поникают, и голову она опускает. Ее длинные светлые волосы падают ей на лицо. Акура моргает, хмурится. Ему не нравятся те ассоциации, что рождаются в сознании. Сейчас, всхлипывающая, дрожащая, на грани рвущей истерики незнакомка, с такими же волосами, такая же молодая, хрупкая и при таком сумрачном освещении, эта девушка видится ему так похожей на его Нобару. И Акуре совсем не нравится так думать. А девушка вдруг еще и голову вновь к нему поднимает, смотрит прямо на мужчину. Жалостливо так, просительно. И эти глаза, мать вашу, эти глаза. Зеленого, тоже такого глубокого зеленого цвета. Словно, если бы у Нобару была сестра, то ей бы могла оказаться непременно она.
Акура сглатывает, трясет головой. Нет, с ним творится какая-то хуйня. И сейчас он может думать лишь так, грубо, матерно. Ведь иного у него просто не остается. Мужчина чувствует, как начинает злиться, смакует маты на языке. Эта девка Лиса сотворила с ним что-то ненормальное, такое дикое, что у него грудь вздымается и опадает, потому что не хватает воздуха. Пролезла ему в самое сердце, самый мозг, заставляет думать, мыслить неправильно. Анализировать на иной манер.
Акура смотрит на эту незнакомку мгновение, а потом протягивает руку и простым, легким движением притягивает ее к себе, утыкается подбородком в ее макушку. И слышит, как девушку эту одолевают слезы. Горячие, соленые, горькие. Она плачет вцепившись в него ослабшей здоровой рукой, с дрожащим, изувеченным телом, а он клинок свой стальной уже достает, зажимая его в ладони. Лучше добить, что бы не мучалась. Решая поступить так, как ему кажется будет разумнее всего. Ведь даже если он оставит сейчас её умирать своей тихой смертью от всех этих ран и потери пролитой крови, то существо сотворившее с ней все это, непременно за своей беглянкой вернется, заберет себе последние минуты угасающей жизни.
