========== Его одиночество ==========
Несколько дней кряду Акура ничем не занимается, лишь старается вести себя как обычно. Зубоскалит, пижонствует. Стремится казаться все тем же лихим и удалым. Вот только последние слова девчонки, долетевшие до его ушей, точно заползли в черепную коробку, поселившись там и точа, точа, давя изнутри теми самыми звуками. И Акура трясет головой, разгоняя их.
Да, у Нобару конечно есть повод, чтобы отшить его. Весомый, мощный, гранитный повод. Она хочет простой нормальной жизни, человеческой жизни. Хочет семью, теплый дом, хочет простого счастья, она ведь женщина и это закономерно. Так им положено, так надобно. А он, не иначе, как сущий дьявол в её глазах, способный лишь все разрушать, и ведь не тупой, прекрасно все понимает, сам сотворил эту пропасть. Акура сжимает и разжимает руку в кулак поднимая её перед собой, лежа на своей широкой кровати, чувствуя, как хрустят кости. Сжатие. Хруст. Разжатие. Хруст. Даже такое занятие всяко лучше, чем вновь и вновь пережевывание того, как она его практически послала. Причем так, словно явно у него научилась, хотя, может так оно и было.
Он тогда так долго смотрел на её удаляющуюся фигурку, словно все ждал иного ответа, иных слов, тех самых, которые так казались мужчине возможными. Словно Нобару вдруг вот-вот сейчас возьмет и к нему обернется, а потом сомкнет руки на его шее, молча прижмется грудью к груди, носом вновь уткнувшись ему куда-то в ключицу. Позволит себе эту человеческую слабость. Позволит ему стиснуть себя в крепких объятиях. И так бы хорошо, и спокойно ему тогда стало. Просто касаясь её, ощущая, как бьется чужое сердце, ничего больше не говоря и не делая. Только это. Секунды, минуты, часы. Чувствуя, впитывая, осязая себя рядом с ней.
Акура подсовывает руки под голову, вытягивает ноги и прикрывает золотые глаза. Ощущая себя, будто получил нож в спину, словно острая сталь прошла меж его лопаток. Зовет себя дураком, имбицилом, но и это не помогает. Да, он — дурак. Дурак, потому что влюбился, дурак, потому что позволил чувствам внутри себя взять верх, проникся к смертной, открылся, сломал сам себе хребет, стерев его в костное месиво. И получил наотмашь, причем по заслугам. Вот такая вот получилась закономерность. Неправильная, нехорошая, паскудная. Но, увы, история не признает сослагательного наклонения, не меняет его, не дает иных шансов и других раскладов.
И вся эта нервозность не принятия ситуации, словно чувствуется в каждом его резком движении. Когда он с зычным скрипом деревянных ножек о каменный пол, отодвигает кресло незамедлительно плюхаясь в него, удобно вскидыаая на стол ноги, затянутые в кованые сапоги с тяжелой подошвой. Выслушивая новых присягнувших ему на верность низших отродий. Мало их было в этот раз — лишь какая-то жалкая горстка неудачников и трусов. Влекомых лишь страхом, даже не уважением. И эти эмоции все нарастающие в нем снежным комом, давящие и давящие, распирающие изнутри, будто вот-вот и он взорвется. Заставляющие практически подскочив сорваться с места, растворившись в языках алого пламени, так даже и не дослушав речь бубнящего. Просто чтобы не думать. Отключиться от мира, от Лиса, от Нобару, от всей его жизни, текущей своим привычным руслом.
Он бредет неспешно по линии песчаного берега, сбегая далеко, к самым южным островам Японии. Облизывает темные губы и засовывает руки в карманы. Здесь, на берегу моря — селится невероятная чистота и покой. Песок перекатывается под подошвой, а самые мелкие горошинки щекочут кожу и уже забиваются меж пальцев, проникая и внутрь его грузных сапог. Поток воздуха ерошит длинные волосы, и Акура поправляет их ладонью. В этом месте человеческого мира всегда можно найти свою прелесть. Независимо от времени суток и периода года. Холода ненавистного здесь практически не бывает. Даже сейчас, никакой промозглый, дождливый ветер начинающейся осени, не бьет мужчину уже так привычно в лицо заставляя ежиться. И зимой море почти не замерзает, лишь немного индевеет, блестит на солнце замысловатыми узорами.
Акура гуляет так долгие часы, рассматривает своим острым зрением издали рыбаков на лодках, мочит ноги в воде сняв обувку. Он находит себе уютную бухту, спрятавшуюся меж крутых скал, подальше от всех прочих глаз. Добраться выходит туда не так просто. Нужно пройти через редкий лес по торной дороге, свернуть в небольшой залесок, продраться сквозь колючие кусты, посадив себе пару царапин, отвести несколько веток от глаз, потом подняться по скальной гряде, вынырнуть из травы и леса, соприкоснуться макушкой с небом, обойти несколько больших валунов по краю обрыва, где внизу плещется и гудит море, точит камни, просит дань, а потом спуститься по тропке с редкими сорняками, острыми камнями и пыльной землей. Глубина здесь большая, внизу — острые камни и тянущиеся с самого дна водоросли. Но зато здесь никого нет.
Акура опускается там прямо на горячую землю, греется, копается пальцами в песке, зарывается в него ладонями, кидает камни в море. Или просто лежит на спине, раскинув руки и ноги в стороны, чувствуя, как теплая вода бултыхается в его ушах, ощущая соль на лице и шее, смахивая капли и смотря на солнце. И так старается не думать, не анализировать, не возвращаться мыслями к тому, что снедает, тревожит, не дает покоя. Улавливает голоса детей на другом конце изгиба скалистого берега, и тут же поворачивает к ним голову, опускаясь локтем на подогнутое колено. Две девочки там собирают белые ракушки, складывая их невысокой горкой. Акура смотрит на всю эту жизнь вокруг и словно пробует примерить себя рядом с миром простых смертных. Рядом с тем миром, к которому она принадлежит по праву рода своего.
Ночь постепенно окутывает все вокруг плотным покрывалом, дарит глазам демона удивительное представление. И на самом берегу, все там же вдалеке у поселения на море, уже весело трещят костры, сияют во тьме, вторят плеску волн, звучит музыка, воздух разрезает мужской голос отражаясь от воды, звонкий, зычный, громкий. И Акура слышит, как человек тот поет о море, о воле, о ветре, о русалках и морских коньках. Слышит как человеческие девушки там смеются, кружатся, хватают друг друга за руки, танцуют вокруг пламени, отбрасывая на песок причудливые тени. И понимает, что все это некая традиция. Он сидит все так же тихо, наблюдает, не вмешивается, слушает подчиняясь ритму этой странной, морской музыке, отпуская что-то в своей душе. Старается хоть на мгновение потерять себя, позволяя себе увлечься и вот тогда одна из тех историй, так созвучная его душе, неумолимо врезается в память.
На одном из здешних южных побережий есть Плачущий камень. Гордо стоящий в воде в нескольких метрах от берега, выпирающий в самую высь, пузатый, наливной, обласканный солнцем, весь залепленный водорослями и ракушками. Акура слушает дальше и узнает, что прозвали его так, потому что верится, что когда-то здесь жила-была русалка. Она приплывала к нему, пряталась за его выступами и наблюдала за людьми, что часто бывали на том берегу. Веселились, купались, готовили рыбные снасти. Человеческая жизнь привлекала ту русалку. И однажды русалка заметила юношу. Он был симпатичным, с добрыми глазами и громким голосом. Часто со своими друзьями нырял со скалы, что нависала над заливом. Русалка скользила по камню руками, пряталась и пряталась, ласкала хвостом водоросли и наблюдала. Она влюбилась в паренька, что приходил на берег каждый летний день. А осенью он исчез. Она приплывала к камню и зимой, и весной, но лишь в первых числах месяца июня вновь увидела юношу. Он стал чуть старше, но доброту свою не растерял. И еще кое-что изменилось. Раньше на берегу голосили его друзья, а теперь он гулял с девушкой. Девушку русалка не рассматривала. То ли боялась, то ли плохо видно ее было, и не запомнила ничего, кроме ядреной черноты волос и белого платья. Он гулял с этой девушкой по берегу часами, разговаривал, поцеловал её там впервые, заставил рассмеяться. А русалка от увиденного после запрела и сникла. Но все равно приплывала к тому камню каждый день. Она смотрела, подглядывала, любовалась, запоминала движения и магию человеческой жизни. В одно из лет юноша не вернулся окончательно, а она все также продолжала плавать к тому камню, таиться в его тени. Та русалка умерла от тоски по любимому, истлела, словно больная проказой, превратилась в пену морскую. И с тех самых пор, когда дуют ветра, этот камень скулит и ропщет. Воет. И то плачет одинокая русалка, отдавшая свою любовь человеческому юноше, который никогда ее не знал.
