Мысли клубятся, налезают друг на друга в её голове. И снова слезы. Потому что люто и дико, когда будто высасывают жизнь из тела по капле. И выть так хочется в голосину, от этого ощущения, что у нее под кожей. Пальцы ёе судорожно трясутся, когда Нобару снова цепляется за мужчину сжимая его предплечья. Цедит сквозь толчки воздух в грудной клетке. Через силу размыкая глаза, чтобы не тонуть в собственной агонии ужаса. И в голову приходит лишь одно верное осознание.

— Я не хочу умирать. — еле слышно, едва различимо, сплошной хрип, а не слова. И Акура застывает, руки его замирают на её теле. — Это так страшно. — шепчет Нобару в тишину ночи. — И больно… Очень больно, Акура.

И он привлекает её к себе теснее, прижимая к своей груди еще интимнее, чем стоило бы, ощущая ее сбивчивое дыхание на своей шее, чувствует влагу новых слез своей кожей, утыкается в макушку светлую носом и ощущает, как волосы ее пушистые пахнут вересковым полем.

Наверное, он просто вот так вот глупо влюбился. И понять это отчетливее и яснее, чем сейчас, вряд ли будет когда-то возможно. Влюбился, как мальчишка, у которого играет тестостерон. Как мужчина, который никогда до этого не любил женщин. Как существо, далекое от любви, но все же способное на нее. Наверное, все так. Он не знает, и совершенно точно не захочет узнать никогда.

— Не умрешь, я обещаю.

И Нобару так и сидит закутанная в его объятия тихо-тихо, как будто боится шелохнуться, точно впитывая всю эту неправильную близость, тепло живого тела, и эти слова его — почти человека, не совсем зверя, прозвучавшие как едва ли не признание, что никак не укладывается у нее в голове. Но поверить ему хочется. Так сильно и нужно хочется. Рука ее натыкается что-то острое, так сильно колющее раскрытую ладонь. Ноготь проходится по белесой койме округлой формы, и взгляд распахнутых зеленых глаз теряется во мраке ночи. Поверхность шершавая, потертая и потрескавшаяся, цепляется за кожу. И кажется, лишь сейчас у нее рождается тонкая нить понимания.

Нобару через силу все же поднимает к нему взгляд, шмыгая носом. Ощущая, как рука его успокаивающе гладит ее по голове, перебирает пальцами тонкие пряди, чертит подушечками ушную раковину. Акура смотрит на нее такими странными глазами и как-то грустно улыбается. Улыбка у него выходит странная. Непривычная. Огненный дьявол так не улыбается. Не должен. Он же лишь скалится всегда, кривится ей своей бравадой. И так непривычно выходит, когда вдруг привычное черное окрашивается в светлые тона.

— А ты правда чувствовал всю ту его боль? — Говорит наконец она, а у самой голос дрожит, и большие глаза блестят в свете лунной ночи. Пальцы сильнее стискивают в ладони догадку, висящую на его шее. — Того дракона, что пал на землю от стрелы Богов?

И Акура с досадой поджимает губы, вот теперь уже так знакомо кривя лицо. Кажется даже матерится сквозь зубы, закатывает глаза, делая глубокий вдох и снова глядит на девушку, что все так же крепко держит в своих руках. Нобару чуть шевелится подтягивая к себе локти, мнется немного от такого его взгляда, вроде бы и даже понимая, что спросила лишенего, снова сунув не туда свой нос. Девушка опускает подбородок сглатывая и тут же вновь кашлем заходится. Но все также смотрит на него этими большими глазами, к которым он похоже успел уже окончательно привыкнуть. И плещется в них лишь одно — её просьба.

Акура трясет головой. Молчит еще с минуту времени думая о чем-то, а после все же понемногу рассказывает, хоть и с какими-то недомолвками и рубленными фразами. Начиная даже как-то очень уж издалека. Уступая ей, скорее даже из нежелания рвать те нити меж ними, которые, как ему видится, только-только начали зреть. Когда весь мир за пределами этой сумрачной комнаты будто и не существует. А она сидит вот так столь доверчиво, опустив голову ему на плечо и даже тихонько улыбается. С обнаженными чувствами, душой нараспашку, такая оголенная и откровенная перед ним, как никогда прежде. И он, видящий и знающий, что ей страшно, больно, так панически боязно. Вот Нобару губы облизывает, языком по ним проводит, снова шмыгает носом своим. И Акура чуть заметно усмехается, чувствуя, как шнурок на шее впивается ему в кожу, когда Нобару тянет руку свою на себя.

Вот ведь вцепилась как крепко.

И он все же говорит ей о тех картинах что отпечатались в его памяти с тех, почти забытых времен. Чуть приоткрывая тайну прошлого о том, как уходил к своим пращурам, последний воин неба. Как сливался с камнем и звездами в ночи великий ящер, позволяя огню есть свое тело. Отрекаясь от имени своего, и от всего того, что ему было даровано этом мире. От власти, от черни, от силы своей. И как пав после камнем, он погреб под собой в тот миг и людей, и пришедших к нему прислужников света, заставив застыть их изваяньями камня во времени веков.

Говорил ей и о том, как тело змия после превратилось в курган — насыпь, наметенную ветрами, когда вся магия исчезла из сути последнего ящера неба. И добавил после тихим голосом, с хитрой ухмылкой на лице, что если придти на тот холм, да припасть ухом к земле наклонившись, то всегда можно ощутить ладонями ее жар и услышать гулкий стук глубоко-глубоко в самых недрах земли. Именно так и бьется драконово сердце. Последние его слова едва уловимым шепотом достигли ушей девушки, уже сомкнувшей веки.

***

Томоэ возвращается с первыми лучами восходящего солнца. Вымученный и уставший, с испариной по лицу и телу. Его грудная клетка ходит ходуном, опускается и вздрагивает, плечи напряжены, вены проступают на шее. В ладони широкой зажат клинок стальной в ножнах. И демон встречает Брата названного, стоя на крыльце, примостившись плечом своим, к одной из колонн, что держат крышу. И точно по глазам видят они, что каждый из них тут друг другу лишний. Акура шевелится первым отмирая, ведет плечом, чуть клонит голову. И Лис начинает.

— Как ты узнал?

Акура мнется лишь секунду перед тем, как ответить, кивнуть со своей привычной бравадой, этим бесом в глазах.

— Она сама мне сказала. — саркастично тянет мужчина, и темные губы его кривятся в оскале.

Вот такой у них выходит разговор в две фразы. Простой, незамысловатый. Лис лишь кивает молча, но в голову все же заползают ненужные мысли. Они селятся там отравленными спицами, пронзают кору головного мозга и затекают по одной. Томоэ смотрит все острее, все выразительнее. И кажется Акура немного тушуется, так заметно напрягая линию скул. Огненный деном трет нос, смахивает рукой спадающие волосы с лица. Зачем-то глаза к небу поднимает, все смотрит мимо Брата, там высоко деревья качаются, ветер щекочет листья шумно.

— Акура, — произносит имя Брата Лис и тот вскидывает бровь. У Томоэ глаза с неофитовым оттенком, яркие. Странно это, ведь Акура наверное всю жизнь думал, что просто голубые. Или может это просто так свет падает. Он вдруг видит это так отчетливо, когда тот оказывается прямо перед ним. — Почему?

Вот он. Тот самый вопрос. Такой важный, нужный, правильный. Он хочет знать. Просто хочет знать.

Почему.

Почему помог ей, почему отомстил за нее. Почему.

И тишина в ответ.

Они смотрят друг на друга вновь несколько мгновений не говоря и слова, пожалуй даже слишком длинных мгновений для случайного взгляда, но все же слишком коротких, чтобы понять по стремительно закрывающему золотую радужку зрачку, что на самом деле что-то произошло.

— Акура, — а вот этот тон голоса ему уже не нравится, настораживает, заставляет напрячься всем телом, кости затвердеть. — Нобару дорога мне. — Произносит достаточно тихим голосом Лис и уходит. Фигура его скрывается в сумрачных тенях дома.

А Акура так и остается стоять со скрещенными руками на груди, привалившись все в той же позе к колонне, с колотящимся сердцем за ребрами. Умник чертов. Неужели это так заметно? Его нервозность, этот гул в груди, эта прозрачность того, что между ним и этой девочкой что-то произошло, что-то сотворенное его руками, то, что может в корне изменить их отношения с Братом. Или это просто Томоэ такой внимательный? Акура не знает. И совершенно не по себе, когда вдруг лезут в душу, вот так, ненароком, толком ничего не спрашивая, просто понимая, улавливая по невербальным знакам, этой общей зажатости тела и моментов напряжения, когда разговор течет в нежелательное русло. Он ведь старался. Очень старался. Старался говорить как всегда, сверкать своими глазами на смуглом лице, быть все таким же привычным и лихим, с оскалом из острых зубов. А Брат его кажется просто взял и увидел, что-то о чем тот не договаривал. Может, он слишком старался, переборщил с ненатуральностью, лишил свое поведение естественности? Акура втягивает воздух носом. К черту. Все к черту. Теперь уже поздно. Да и что толку думать теперь об этом, когда Лис что-то понял, но он ведь все равно ничего ему не сказал? Да и разве вообще было хоть что-то? Не сказал об этой странной близости, отпечатавшеся в его памяти белесым пятном, тем эпизодом, к которому вопреки всему, он будет время от времени вновь и вновь возвращаться.