Порой Нобару рассматривает потолок, считает на нем трещины. Занимает свое время. Но все чаще взгляд её обращается к окну, скользит по слабо колышущимся почти прозрачным занавескам туда, к свету и солнцу. Она ведь никогда не задумывалась о цене собственной жизни, о ценности своего тела, о возможности быть здоровой в самом широком понимании смысла этого слова. Всегда лезла на рожон. Не думая о последствиях. И вот теперь ночами впивается зубами в здоровую руку, чтобы не кричать и не выть от тянущего, жгучего чувства внутри, когда одна кость тянется к другой едва заживая. И все чаще она боится лишь того, что ее переломы никогда не срастутся. Или срастутся, но ей будет запрещено бегать, прыгать, носиться по веренице ступенек и просто жить. Она не сможет без энергии, без движения. Ей ведь еще только семнадцать. И она совершенно не готова вот так стать рабой собственного тела, оказаться запертой в этой клетке из плоти, крови, мяса и костей.
Нобару снова молчит, кусает губы, смотрит в одну точку. Прошло уже около трех недель. Боль ушла, оставив после себя лишь зуд в поломанных конечностях, синяки — теперь уже лишь размытые пятна на коже, царапины — тонкие белые линии маленьких шрамов. Пара из них так и остались на ее лице. Время от времени еще болит голова. Но уже легче. Не так-как было ранее.
— Как ты себя чувствуешь? — Рей, как всегда, приветлива. Даже излишне старательна. Она приносит с собой поднос с парой чашек и белым чайником. Присаживается близко.
— Нормально, если так можно сказать, — Нобару улыбается криво глядя на ее, садится чуть выше, опираясь поясницей о подушку. И неуклюже тянется за протянутой чашкой, задевает её пальцами и чуть не роняет. Вынуждая прислужницу подхватывает посудину, не позволяя жидкости расплескаться.
Рей смотрит на нее как-то жалостливо, даже участливо. Изучает ее худое и бледное лицо, вытянувшиеся скулы, торчащие кости, всю ту болезненность, которой пронизана ее хрупкая фигура. И Нобару становится тошно. Конечно, даже окажись та на ее месте, с ней бы такого не было. Она бы не валялась в постели так долго. Вся едва заметная улыбка уходит с лица, чашка в руках девушки мелко дрожит. Ёкаи сильнее. Она же лишь простой человек.
— Ты скоро сможешь снова ходить. — Ну вот. Смуглянка вновь излишне старается.
— С чего ты взяла. — А Нобару кажется уступает эмоциям. Совершает ошибки. Одну за другой. Она злится. Злится на собственное бессилие. На свою глупость. На неприязнь к себе и своему телу.
========== Мешанина из чувств ==========
Гигантский диск в алом мареве неба опускается медленно за горизонт. Скользит слепящим шаром. Бросает свои последние косые лучи этого дня. Нобару щурит глаза и прикладывает руку козырьком ко лбу. Все так же наблюдая за ярким солнцем до тех пор, пока не зарябит в глазах, не запляшет за веками. Закат прекрасен. Он увядающ. Даже жесток. Как засушенный цветок, он безмерно красивый, но точно лишенный жизни.
Так ощущает теперь себя и Нобару. Она живая. Она дышит, говорит, даже двигается, но теперь такая хрупкая. Порой ей кажется, что даже одно случайное, неверное движение тут же сломает ее, и навсегда вернет в постель, закует вновь в свои цепи. А этого девушка не хочет. Прошел еще месяц. Ее кости срослись и она наконец вновь может вставать и ходить. Но все же, кажется, переломы срослись еще плохо. Недостаточно крепко. Иногда Нобау чувствует, как в руке что-то щелкает, заставляя её вздрагивать давясь воздухом, и она еще боится всем весом опираться на поврежденную ногу.
— Эй, улыбнись, — руки у Рей теплые, когда она обнимает со спины за плечи задумчивую девушку, сидящую на ступенях невысокого крыльца. И Нобару сразу оборачивается, с удивлением обнаруживая позади свою подругу, та точно вся светится изнутри. И рядом с ней действительно становится лучше. — Все хорошо? О чем ты думаешь? — А еще Рей проницательна и очень умна. У нее такие внимательные голубые глаза. Нобару давит ответный жест вежливости, и уголки её губ дергаются в рваном жесте вверх. Выходит наверное не очень искренне, девушка в этом почти уверена. Нобару косится на прислужницу еще одно короткое мгновение, ведет плечами и отворачивает голову возвращая свой взгляд к солнцу.
— Он ненавидит меня. — Нобару практически выплевывает эти слова, не отрывая свой взгляд от слепящего диска. А к чему лукавить умалчивая? Она говорит холодно, старается казаться безразличной. Прячется за маской черствости. А в самой сердцевине зрачка таится такая оголенная грусть. И внутри так тревожно и боязно. И пусть она больше не оборачивается на подругу, но Рей и так все знает. Ведь зрелость живет в ее глазах. Та самая зрелость, что приходит с годами и опытом. Позволяя читать людей словно раскрытые книги.
— Это не так, Нобару, — смуглянка головой качает в несогласии, кладет свою ладонь на плечо девушке, а та лишь как-то тихо хмыкает. Да задирает голову выше закусывая губу. Она знает. Все знает. И готова повторять это раз за разом. Словно от этого будет легче. Да только смотрит он на нее все такими же темными глазами, словно прячется в них сама бездна, что пробирает до глубины костей, что сердце сразу бьется в самом горле. И выблевать его охота, вырвать из себя чтобы не мучало. А ведь сама оттолкнула. Расчертила эту грань. Указала на дверь. Замкнулась на себе и своей обиде, на своей боли, на своих страхах из воспоминаний. Эгоистичная тварь. Да, да. И язык уже поворачивается так себя называть. Хотя ведь вроде и человек то она не плохой. Нобару кривится не размыкая губ, глубоко вздыхая. И до дрожи больно, так больно, что хочется взвыть. Останься он рядом, все было бы легче и мутные образы не поселились бы в ее голове, им бы просто не было места. Это ведь дурость была с её стороны. Такая женская слабость. И в разы легче себя оправдать, стоит лишь найти подходящее слово.
Она оказывается однажды напротив Лиса совершенно неожиданно для самой себя. И вдруг теряется. Размыкает губы раскрывая рот. Совершенно точно намереваясь что-то сказать. Ей ведь надо, очень надо, сильно надо. Это всеобъемлющее, просто огромное слово. Ей просто надо ему хоть что-то сказать. Но не выходит. Он вдруг делает свой шаг к ней, такой широкий, решительный, и она пугается своих иллюзий с того дня, что рябит перед глазами стоит лишь закрыть веки. Он ведь действительно чуть ее не убил тогда, всего лишь одним взмахом свой руки. И Нобару просто сбегает с тихим всхлипом, скрывая лицо в ладонях. Прячется за тонкой перегородкой «дверей» своей спальни, с хлопком закрывая их за собой. Унимая сердце и проклиная себя.
— Да не пялься ты так на нее, — Акура приваливается небрежно плечом к стволу дерева. Дергает черные рукава своего плаща вверх, поднимая их почти под самые локти.
— Очухалась же. — и рукой раскрытой в сторону девчонки кажет.
Лис косится на появившегося Брата с немым раздражением. Встряхивает светлой головой и все-таки продолжает смотреть. Сейчас она кажется ему беззащитной и какой-то маленькой, худой и бледной, как при болезни. Он понимает, еще не отошла, не восстановила силы полностью, а может, так никогда и не восстановит. Нобару же лишь человек, а люди ломаются порой безвозвратно, меняются где-то внутренне. Они непостоянны. Рей ей что-то говорит, жестикулирует так бурно, руками машет. И Нобару немного улыбается склоняя голову на бок, чуть поднимает взгляд и точно каменеет. Мужчина знает, что его поймали. Видит это по тому, как напрягается девичья фигура, как улыбка тает на её губах, как на глаза зеленые так быстро набегает влага. И она с такой поспешностью отворачивается, хлопает прядями светлых волос себе по плечу, что ему почти физически больно. Акура бьет его подошвой сапога по ноге.
— Говорил же не пялься. — и носком камень плоский на земле поддевает.
— И без тебя знаю.
Лис злится, бесится от своего бессилия. От своих пустых попыток. Нобару теперь только и делает, что избегает его. Порой и днями не выходит из отведенной ей комнаты. Закрывается от него все больше и больше. И каждый раз при встрече взглядом, точно вся подбирается в один миг, становясь тенью иль призраком. Мрачнеет, съеживаясь и скукоживаясь. Точно он все эмоции выкачивает из нее. Он видел, знает, Нобару по ночам теперь встает чаще прежнего, ходит, не ложится вновь по долгу. Она теперь плохо спит. И ему хочется надеяться, что кошмары того дня ей не снятся, не вырастают вновь в сознании навязчивым видением. Что это просто тревога или нервозность. И все это уже скоро пройдет. Но все-таки мужчина уверен, он ошибается. Она ведь конечно помнит, видела его зверя воочию, почувствовала на себе, знает и теперь боится его. Это очевидно, не стоит тешить себя понапрасну, и нужно что-то делать. Ему нужно хоть что-то сделать.
