Когда Нобару приходит в себя еще раз, то ее мутный, расплывчатый взгляд едва фокусируется на чем-то белом склоняющимся к ней, белеющим такой белизной, что даже слепит глаза. И когда она пробует хоть немного пошевелиться, сделать движение шеей, повернуть голову что бы взглянуть еще раз. То даже при слабом напряжении мышц шеи, самом легком давлении на суставы, тело сразу отзывается неимоверной болью, в голове раздается гонг, эхом отдающийся по всем разделам мозга. И Нобару стонет. Снова, тихо, не размыкая губ.

— Прошу, лежи.

Когда к ней вновь возвращается сознание через какое-то время, и она снова открывает глаза, то видит перед собой Рей. Это Нобару уже понимает более отчетливо и ясно. Взгляд её голубых глаз внимательный и сосредоточенный. Одна иссиня-черная прядь выбилась у нее из прически, и чуть прохладный ветер, залетающий в приоткрытое окно, играет с нею, шумит канзаши на голове прислужницы. Но смуглянка этого точно не замечает, не чувствует. Прислужница сидит очень ровно, прямо, даже неестественно для нее. Пальцы сцеплены в замок на коленях. Она точно замирает в этом моменте.

— Нобару? — И в голосе её такое странное сочетание — будто надежда и боязнь перемешались. Слились воедино.

В ответ Нобару снова как-то глухо стонет, пытаясь сделать движение.

— Нет, не надо, не двигайся, — Рей молниеносна, она протягивает свою руку и касается лица девушки. Позволяя Нобару чувствовать тепло пальцев на своей щеке. И девушка ощущает это так отчетливо, как ничто иное в жизни до этого. По крайней мере, сейчас в эту секунду. В этот миг. Это все из-за боли, из-за жжения, из-за страшного зуда, раздирающего все тело. И это чужое тепло — самое умиротворяющее и спокойное чувство. И от него становится вдруг так хорошо и покойно. Что Нобару прикрывает глаза с тихим выдохом.

— Что… — Она хрипит, глухо кашляет. И кашель этот будто царапает глотку и легкие, рвется отсыревшей мокротой из глубины рта. Так, что хочет согнуться пополам, но кости не гнутся, словно ломанные в костное месиво внутри организма, и тело не отзывается на посылаемые импульсы головного мозга. Но ведь Нобару упертая и даже слишком упрямая. Она набирает в легкие как можно больше воздуха и выталкивает из собственной глотки слова против их воли. — Что со мной? — Это звучит даже не хрипло, звучит нормально, так, как раньше звучал ее голос. Но только больно от каждого произнесенного слова. И она снова морщится.

Рей молчит одергивая руку. Взгляд ее пронзительных, широко посаженных глаз теперь нервно блуждает по окружающему пространству Она закусывает губу. Подруге в один миг вдруг становится гораздо интереснее собственные длинные ногти или окно, чем Нобару, лежащая перед ней среди белых простыней на футоне.

— Это моя вина, — этот голос принадлежит мужчине и заставляет Нобару медленно перевести к нему взгляд. Лис хмур. Его лоб прорезают морщины, такие, каких никогда не было, и особенно глубокая залегла меж бровей. Она будто старит его лет на пять или десять — это так не естественно. Губы его сжаты в тонкую линию. И весь вид выражает собой крайнюю степень обеспокоенности. Нобару даже хочется открыть рот, сказать, что все хорошо, улыбнуться, но вновь кашель на вдохе душит все звуки. — Ты помнишь? Я чуть не убил тебя. — Голос Томоэ сбивается на мгновение, дает такую явную слабину. Ведь он за нее боится, переживает, нервничает. И его весь изможденный вид, просто сам собой кричит обо всем этом.

И воспоминания сплошным потоком прорезают измученное сознание, возвращая её к пережитому. В те последние минуты.

У Нобару оказалась сломана рука. Кости предплечья разорвали кожную ткань, прорвали сосуды, уродливыми корягами торчали из женской руки, скрываемые тонкой тканью платья. Сейчас она конечно не увидит этого. Ее рука перевязана и забинтована, зафиксирована в одном положении. И внутри организма происходит болезненный, медленный процесс заживления, срастания клеток и тканей. Нога её тогда так же оказалась вывернута под неестественным углом. На месте перелома сейчас багровый, налившийся гнойным содержимым синяк. И даже сквозь опиумную пелену она чувствует, как части кости внутри тянутся друг к другу, бороздят собою плоть. И обезболивающее не помогает, и хочется кричать. Оно лишь снимает первый отголосок, оставляя в глубине кровоточащую рану. И Нобару хочется плакать. От боли, от безысходности, от переломанных конечностей, которые могут никогда больше не обрести былой силы и гибкости. Но шевелить головой так же больно. И тогда она понимает кое-что еще. Вспоминает.

Она не чувствует своих волос, не видит ни золотисто — медового локона, которые так часто щекотали ей шею и щеки, падали на глаза. Ее голова забинтована. Вся целиком покрыта белой тканью. И не хочется знать. Но Нобару конечно догадывается, понимает, осознает. У нее был удар головой и видимо сильный. Девушка слабо шмыгает носом и пытается пошевелить пальцем. Хотя бы каким-нибудь. Напряжение в сломанной руке тут же отдается звенящей болью. И Нобару морщится, переключая свое внимание на здоровую руку. Пальцы той еле двигаются.

Слабая. Беспомощная. Разбитая кукла в своем сломанном теле.

Слезы скапливаются в уголках зеленых глаз. Она бы хотела бы их со злостью, с ожесточением стереть со своего лица, сцепить зубы и терпеть, не показывая слабость, но не может даже двигаться, говорить. Способная лишь мыслить. И соленая влага оставляет мокрые разводы на висках, мочит белые повязки. Впитывается в подушку под головой.

Лис опускается к ней сразу же. Смахивает слезы. Касается нежно и трепетно. И в нем такое желание помочь, взять всю эту боль на себя. Избавить от причиненных страданий. А у нее в голове все слова его такие далекие. Такие назойливые. Такие зудящие. Все шумят. Повторяются.

Я могу скрутить все твои мышцы в одночасье.

Переломить все кости, словно труху.

Разорвать все сосуды.

Нобару всхлипывает приходя к осознанию. Лис ведь действительно сделал все это. Все то, о чем говорил так давно. Пусть не намерено, но сделал. А она все не верила. Все играла. Смеялась с ним. Не верила даже тогда, когда впервые услышала. Лучше бы это с ней сотворил Акура-оу, так было бы легче. Так было бы правильнее. Вернее. И хочется отвернуться. Закрыться от него. От того, к кому так сильно стремилась переступая через себя. Через все страхи. Хочется закрыться от своей беспомощности. И жар пламени, словно адово пекло по телу. По коже. Он сломал её. Искалечил. И, боги, почему же так больно? Что хочется сложиться пополам. И губы трясутся, мелко так, истерично, припадочно. Ей надо пережить. Ей необходимо время. Ей нужно остаться хоть ненадолго одной.

— Пожалуйста… — так хрипло, едва слышно произносит она. Сглатывает. Не смотрит в его сторону. И это секундное промедление звенит тревожным колокольчиком в глубине мужского сознания. Заставляя его склониться ближе что бы услышать.

— Уйди. — Сухо. Слишком сухо и тихо.

Лис сначала даже не осознает всего ужаса этой короткой фразы обрушившейся на него. Точно это будто какой-то примитивный набор прозвучавших звуков, какая-то сущая бессмыслица, несуразица. Потому что этого не может быть, просто не может быть. Он боялся за нее, белел как мел, когда она лежала в бреду несколько дней. Не отходил от постели. Надеялся и ждал её пробуждения. Корил себя за несдержанность и опрометчивость. За то что поторопился. Что не хотел ждать.

Лис тянется к ней снова не желая принимать услышанного. А Нобару глаза прикрывает, жмурит веки. Не хочет. Слезы соленые новым поток текут по лицу. По вискам. И трещины бегут, быстро-быстро, юрко-юрко. Человеческие отношения — штука хрупкая. И ничего уже не будет как прежде.

***

Время идет. Сменяют дни друг друга. К ней очень часто попрежнему заходит Рей. Садится рядом, улыбается много, широко и открыто, и начинает травить байки. Точно, как в тот день их первой встречи. Историй у нее всегда в достатке. Она говорит легко, рассказывает о том, что с ней было. И как обернулось. Какие моменты случались. Иногда Нобару слышит её смех. И наверное именно за это она благодарна ей больше всего на свете. Ведь она хочет жить. Не хоронить себя под сломанными костями еще не сросшихся ран. Лис же заходит крайне редко, и всегда так напряжен. Загоняет себя. Молчит, лишь смотрит не говоря и слова. Нобару кажется в те минуты, что будто он кожу хочет с нее содрать. У него глаза такие темные стали, не те какими были ранее. В такие моменты она предпочитает просто отворачивать голову и смотреть в стену — шеей благо управлять уже научилась без боли. И так каждый следующий раз. Эгоистка. Такая эгоистка.