— Я давно его не держу.
— Ты его ждешь.
И ведь это правда. Год за годом, месяц за месяцем, день за днем. Еще ждет, верит, надеется, помнит. Ее беда — ее память. Ее беда — ее вера. Томоэ выбрал иную женщину, выбрал Нобару. Он не простит ей предательство, в попытках эгоистично избавиться от той. Никогда. Никогда не простит её и Акура. Акеми знает, что стала и в его глазах практически прокаженной. Кожей чувствует. Она стоит, переминается с ноги на ногу, запускает пальцы в свои длинные волосы, открывает рот, чтобы сказать, еще хоть пару слов. Но Акура смотрит на нее, и она понимает — говорить больше не надо. Взгляд его становится странным, даже страшным, слишком долгим для тех секунд, что повисают в воздухе. Даже сейчас он не позволит ей разрушить их мир, её счастье. Той единственной в его сердце девушки, с медовыми волосами.
Но мир ведь большой и такой огромный, что просто не хватит всех рук, чтобы обнять каждого. Акеми склоняет голову. Она не плачет, лишь грустит, и конечно тоскует. Ведь чувства эти у ёкаев не притупляются с годами. Но она буквально силой возвращается к своему привычному настоящему, к чужому мужчине, к чужому дому, к чужой себе. Наверное, это все же в первую очередь ложь самой себе. Но даже если и так, то пусть. Это её новый стиль жизни, аллегория, а может метафора реальности. Ведь без всех этих цветастых эпитетов, превозносящих обыденность, Акеми будет просто плохо. Слишком много будет его, того, другого, родного и близкого. Томоэ.
Ветер тянет шторы на балконе, стелет их по воздуху, распахивает ночную юкату Акеми, и та съезжает с ее плеча. Женщина ленивым движениями едва поправляет материю. Она стоит опираясь о перила, локтями давит, одетая лишь в тонкую ткань, накинутую на нагое тело. На талии слабый узел пояса, и при порывах ветра материя идет волнами, обнажает кожу, ноги, подтянутый живот и пышную грудь, вызывает мурашки. Но Акеми не обращает на это внимания. Ее иссиня-черные волосы давят на спину, в пальцах мелькает бокал недопитого вина. Она ждет возвращения Акуры-оу в его покоях, думает о разном, стоит босая на холодном каменном полу балкона.
Демонический мир под его ногами привычно мигает тысячами глаз. Пестрит турмалиновыми отблесками, морем мишуры, столь ярких красок, что рябит и слепит. Этот мир полный магии похож на ряженую девицу, хихикающую глупо, жеманно, выставляющую напоказ свои прелести, прячущую под юбками гниль. Мертвый мир. Хотя никто не назовет его таковым на первый взгляд. Но Акура-оу знает. Здесь есть лишь порок, пустозвон, аляпистые краски, фейерверк дешевых эмоций. И мужчине даже тошно, что он является частью всего этого. Даже больше, он стоит практически во главе. И именно поэтому он поднимается на ноги, вот так вот просто сбегая от сюда вновь и вновь. Исчезая в языках своего алого пламени, с этой высокой крыши какого-то здания, из шумного переулка Красных фонарей. Переносится в ставший уже таким близким мир простых смертных. И всегда теплые острова Окинавы, сразу встречает его запахом соли, живым говором моря, криками чаек, пеной волн.
Акура сбрасывает с себя плащ, тяжелые сапоги со шнуровкой, брюки и с разбегу ныряет в водную гладь, рассекает ее уверенными движениями. Он выныривает на поверхность, тряся своими длинными карминовыми волосами, и на солнце они словно приобретают живительный оттенок свежести. И дышится ему тут легче. Кругом морская вода, белый песок под ногами, в котором увязают пальцы, далекий лес и косматые зеленые кусты. Вольно, хорошо, солнечно. Свободно. Будь воля самого мужчины, он бы никогда отсюда не уходил. Но, разве мир людей примет такого, как он? Распахнет ему свои объятия? Потому Акура и приходит сюда только под вечер, когда ярко-розовая полоса прорезает алеющее небо, солнце садится за горизонт, а последние рыбаки с берега разбредаются. Он плавает до темноты ночи, ныряет, а после вновь возвращается обратно. Все такой же неприкаянный и отчужденный. Его жизнь — это монотонные, сменяющие друг друга привычные вещи и дела. Но Акура не жалуется, потому что глупо, потому что надо учиться быть благодарным, потому что, в конце концов, он и так сделал слишком много эгоистичного, чтобы вклинивать еще и сюда.
Акеми всегда встречает его с улыбкой на устах и сладкой поволокой в кошачьем зрачке. Стоит привалившись к дверному косяку в тончайшей шелковой юкате, совершенно не оставляющей место для воображения, провожает мужчину глазами. Но Акура смотрит на нее безразлично. Он привык. Плащь его небрежно падает на спинку широкой кровати, а сам мужчина останавливается у окна. Широкого, длинного, во всю стену.
— Здравствуй, — произносит он, и тишина, заполняющая паузы в их разговоре, повисает меж ними снова. Акеми замечает напряженную линию мужских плеч и усталость в каждом движении.
— Уже полночь, — констатирует она.
— И ты, как всякая хорошая девочка, должна уже быть в постели? — Акеми лишь криво ухмыляется на такую фразу, молчит. Надо признать, что хоть иногда, но он даже разыгрывает какую-то в ней заинтересованность. Как любой мужчина в красивой женщине. Но она ведь знает, что такое притворство, эта натянутая маска, которая может порваться в любой момент, но в то же время такая эластична, подчиняющаяся любому движению и течению воздуха.
— От тебя снова пахнет морем, — вновь звучит ее голос, нежные руки касаются его плеча. И Акура чувствует, как женское, мягкое тело вжимается в него, как она призывно льнет к нему, ластится и трется. Вот ее рука скользит к его паху. Это должно завести, заставить захотеть, пробудить мужское желание. Только вот Акура словно ничего не чувствует. Лишь отмечает, как с годами Акеми все больше становится прежней. — Не будь так холоден со мной, — мурлычет Акеми. — Акура, — шепчет она его имя, оставляя на плече след вязкой слюны, — ты разве меня больше не хочешь? Я ведь так долго ждала, когда ты наконец вернешься.
Мужчина поворачивается к ней лицом. У нее тонкие, дугой изогнутые брови, чуть вздернутый аккуратный нос, широко посаженные миндалевидной формы глаза. Кошачьи, такие же, как у него. И густые смоляные локоны, почти цвета гагата. Они струятся по ее спине. Кожа у Акеми аристократично белоснежна. Она клонит голову набок и растягивает пухлые алые губы в улыбке. Крутые бедра и литая грудь, под её тонкой шелковой юкатой, в полумраке смотрятся будоражуще, так привлекательно. Они могли бы быть такой красивой парой, сногсшибательной, просто неземной, даже божественной. Каждый из них это понимает и видит, может поэтому она перехватывает вновь его плечо свободной рукой, а другой сильнее сжимает мужскую плоть. Кадык у мужчины едва дергается. Физиология тела предает его, в низ живота ударяет горячая кровь. И Акеми довольно улыбается.
Акура знает, что губы у нее мягкие, пряные, и что пахнет от нее всегда так сладко. То ли сандалом, то ли самым настоящим медом. Он знает, что она любит быть сверху, томно прогибаясь в пояснице. Вновь просыпающаяся хищница, жадная до плотских утех, любовница умеющая и знающая очень многое. После ночей, проведенных с ней в постели, он всегда измочален. У Акуры тянет все мышцы, и просыпается он далеко за полдень, обнаруживая, что изящная, оголенная женская нога обвивается вокруг его бедер, колкий локоть давит ему куда-то под ребра, а ее антрацитовые локоны разметались по всей подушке. Акеми бесспорно похожа на принцессу из восточных сказок, она действительно красива. Но и настолько же испорчена.
Когда мужчина садится на постели, ее рука сразу требовательно ловит его за плечо. Она надувает свои соблазнительные губы, томно хлопает глазами и улыбается так сладко, что любой другой давно бы пал к ее ногам и поцеловал каждый палец. Только Акура целует ее из своей необходимости, позволяет возбудить себя руками. Она ведь такая же, как и он — близкая, половинчатая. Акеми — единственная, в чью постель он возвращается время от времени. Черпает свое пошлое утешение в ней, эти картонные чувства, свою разрядку. Порой даже старательно разыгрывает увлеченность. Да вот только женщин не обманешь. Акеми знает, что он не принадлежит ей. И ее это снова злит, напоминая о прошлом. Бесенячий огонек пляшет по кромке ее глаз время от времени, вспыхивает, как искра. Ей ведь не чета любая соперница. Она так красива, так сексуальна, столь чувственна, маняща, женственна. Но все в её жизни вновь и вновь сводится к той же золотой девочке Нобару, до которой почему-то всем есть дело. Может, это зависть? Или все та же ревность? Только Нобару ведь почему-то всем нужна, за нее головы готовы сворачивать. Акеми лишь поджимает губы, гордо вскидывая голову, взмахивает копной иссиня-черных волос и ждет своего следующего раза. Ведь она знает, в отличии от Томоэ, Акура к ней непременно вновь вернется.
