— Ты издеваешься надо мной, да?
Даже головы не повернула, так и продолжила пялиться в стол, только вот даже отсюда почувствовал, как напряглась спиной и плечами, пальцы превратились в когти — еще чуть-чуть и оставит пять глубоких длинных борозд на столешнице. А мне даже хотелось, чтобы она это сделала. Такое вот своеобразное разрешение подойти и врезать ей по голове со всей дури, чтобы звон аж снаружи слышался.
— Я просто спросила.
Почувствовал, как кровь прилила к голове, сразу стало невыносимо жарко, душно, скалился, шумно вдыхая сквозь зубы. Дернул воротник, напарываясь подушечками пальцев на иголки и почти не чувствуя боли. Сколько раз чертова Джилл пихала мне в сумку таблетки от давления, но я же не такой, я же молодой, зачем таблетки! И правда, пусть хватит удар прям при этой ебаной суке, хоть раз в жизни мечта Ады сбудется — я сдохну.
— Просто спросила?! В прошлый раз тоже только спросила! А я тебе поверил, я тебе…
— Я! Я! Я! — швырнула в меня карандаш, но я увернулся, он попал в плечо, хотя уверен — Ада метила прямо в глаз. — Не много ли «я», Марк, а?!
Не понял даже то ли Ада ко мне рванулась, намереваясь дать по яйцам, то ли я шагнул вперед, чтобы ее придушить. Только вот вдруг — раз, и она стоит совсем близко, почти впритык. Я чувствовал лавандовый запах ее волос и неожиданно понял, что так ее ненавижу, всей душой терпеть не могу. Сука. Каждую нашу встречу красной волнистый линией подчеркивала, какая я мразь. Раньше бы все закончилось сексом, а теперь… Заорал ей прямо в лицо, злорадно наблюдая как от неожиданно вцепилась в юбку, комкая ее:
— В самый, блядь, раз!
— Ах, простите! — даже на каблуках не была одного со мной роста, поэтому злобно щерилась снизу, крича так старательно, словно стараясь словами плюнуть мне в лицо. Засунул трясущиеся руки в карманы брюк, чтобы не дать ей по роже. — А ты меня не бросал?! Переспал, обозвал шлюхой и выгнал! — Да, это было хорошо, до сих пор помню выражения ее лица: оно меня греет бессонными ночами, когда до бесконечности прокручиваю, как протыкала меня будто бабочку шпильками насквозь. Иногда вижу такое же лицо у Джилл, когда не выдерживаю и начинаю говорить то, что думаю. Тупое отчаяние. Как у подыхающего на трассе оленя. — Это нормально?! А потом извинился, опять переспал и снова выгнал!
— А я не виноват, ты настолько тупая, что второй раз повелась! — хотелось сказать что-то такое, чтобы ей физически плохо стало, но в голову лезла одна банальщина, совершенно не отражающее блядское напряжение внутри, из-за которого тряслись руки и за грудиной пульсировало, не давая нормально вздохнуть.
— Я себе потом все руки исполосовала…. — Ага. Ну да. Помню, что «шлюха» было написано на предплечье. И ванну кровью залитую помню.
— Чего ж не горло-то, раз так страдала?! Посмотрите, какая мнительность, шлюхой ее обозвали!
Злые слезы, еще немного и зарыдает в голос, но пока сдерживалась, сжимая зубы так сильно, что проступали желваки. Точно знал, если Ада расплачется, мне тут же станет легче, как будто выиграю гонку, меня отпустит, станет хорошо минут на тридцать, а потом снова и опять, и опять…
— Ты конченный мудак! — толкнула меня в грудь изо всех сил, но я даже не пошевелился. Из принципа. Хотелось схватить ее за плечи и трясти, пока голова не оторвется. А в памяти оказывается все так близко — вот она улыбается мне, только мне, и я так счастлив, кажется, еще немного и смогу сделать что-то чудесное, появляется чувство похожее на… веру, а потом раз и все. Она и Эд на старом рефрежераторе.
— Зато ты святая. Только вот трахалась с Эдом, а так все в порядке, — что я делал после? После того, как это увидел? Не могу вспомнить, скорее всего, пьяный плакал в тупике за баром.
— Ты смылся в свой колледж! Плевать ты на меня хотел! А я сидела в Боу, в квартире со своим папашей алкоголиком, который мне сломал руку, и матерью, которая меня ненавидела! — конечно, она права. Я смылся подальше от отчима как только смог, да и то слишком затянул. И конечно, мы не встречались после того, как ее отец отделал нас обоих. Но почему и через двадцать лет это как плевок в лицо?
— Очень сочувствую, сладенькая! — Ее так перекосило от слова «сладенькая», что невольно подумал об инсульте. — Зато потом ты утешилась под Чарльзом! Который был моим лучшим другом, кстати!
Единственным. И самым говенным за всю жизнь, как оказалось. Который жрал таблетки, как не в себя, а потом бился в судорогах.
— А, ну раз так, спешу тебя порадовать! Чарли последние пару месяцев утешает другую шлюху! Все, я вышла в тираж!
Резко отвернулась, подошла к столу и начала с показным спокойствием собирать в папку эскизы. У нее тряслись руки. Я открыл рот, постоял так немного, почувствовал себя конченным идиотом и захлопнул его.
У Чарли всегда были проблемы с бабами. Они бежали от него даже быстрее, чем от меня. Потому что он эгоцентричный маменькин мудак, который в один прекрасный день решил, что родился с золотой ложкой во рту. Я почему-то был уверен, что он вцепится в Аду и будет пить из нее соки, пока кто-то из них не сдохнет. А тут на тебе. Разрыв шаблона. И ведь она плачет по нему. Неужели она его любит? Наверное. Ведь в конце концов она выбрала Чарльза, не меня. Два раза подряд. Первый раз ушла после художественной резьбы на предплечье, а во второй еще и в лицо плюнула, сказав, что я абсолютно такой же. Чувствовал ли я себя плохо? Нет, я скорее чувствовал, что умер, а потом воскрес от пинков Джилл по ребрам. Она считает, что спасла меня. Может и так. Но мне всегда хочется умереть, просто иногда чуть больше, иногда чуть меньше, а когда кто-то лезет в этот бесконечный диалог, начинает выстегивать так сильно, что аж руки трясутся.
— Мне жаль, — подошел к ней со спины, прижимаясь всем телом. Невозможно горячая, и все те же духи, что и годы назад — они называются так смешно, что-то вроде «зеленый чай»; уткнулся носом в шею и почувствовал себя как? Хорошо, очень хорошо. Блядь. Открыл глаза. Закрыл глаза. Еще раз открыл. Потряс головой. Даже во рту пересохло. — Чарли всегда был знатным мудаком.
— Угу, — быстро обернулась, скользнув по мне взглядом. Она же не может прочесть мысли, правда? Как же она меня достала своим существованием, тем, что заставляет чувствовать…
Ада уже открыла рот, чтобы, видимо, изречь очередную херову претензию, но я успел первым:
— У нас ничего не получится. Я больше не хочу, я очень…
Дверь распахнулась так неожиданно, что я чуть не заорал в голос. Оказывается мы все еще в реальности, еще существуем, и я, и Ада, которая осклабилась в сторону гейчика с такой ненавистью, что еще немного, и его бы в мешке выносили. Жаль, что не провалились в черную дыру безвременья — не пришлось бы нести ответственность за то, что сказал несколько минут назад.
— Грегори, ты умеешь стучать? — такой нарочито хамский тон, как несчастный пидарок ее терпит? И зачем вообще терпеть бабу, если она тебя как баба не интересует? Вообще негр-гей — особый шик, наверное, он мог бы Брендану в лицо плюнуть, не опасаясь быть уволенным. Хотя…
— Джина отказывается надевать платье, — у него так бегали глаза, будто уже с трудом сдерживал внутреннюю панику.
— Откуда у этой коровы столько самомнения?! — Ада бросила на стол несчастную папку и вытерла руки о подол платья, сделав такое лицо, словно вляпалась во что-то мерзкое. Это она конечно берет на себя лишнего. Мне вот с Джиной еще целоваться, страсть изображать и все такое. Хотя хуже того поцелуя в «Веласкесе» ничего быть не может. Джина-то хотя бы женщина… — Ладно, Марк, — я задумчиво кивнул, с трудом сдерживаясь, чтобы не передернуть плечами от воспоминаний. — Мне пора идти. — она зачем-то нырнула под стол, пошарила в своей сумке и вынырнула с… О, нет. Нетнетнетнет. — С прошедшим тебя.
Китс. Идеальный формат для сборника стихов, так удобно ложится в руки. Светло-синяя обложка. 1920-е.
Знала ли Ада, что я люблю Китса? Да, конечно.
Знала ли Ада, что когда рассказывал ей об этом, любил ее намного больше, чем вообще способен любить? Нет. Конечно нет.
