— Послушай… — Даже не успела понять — вот только он стоял рядом, а вот уже сжимает мое плечо до хруста. Впилась зубами в губу, чтобы не заорать в голос. Запах чужих духов. Mademoiselle. Не слишком ли Нора старая пизда для такого аромата?! — Опять решила развести страдашки ради страдашек? Посмотрите за каким говном я — чудесная, милая, остроумная — замужем? — осклабился, показывая идеальные зубы, которые стоили мне целое состояние. Захотелось схватить чашку и врезать Чарли по лицу, так чтобы осколки вошли глубоко под кожу, чтобы он, наконец, заткнулся, перестал скалиться и начал орать, раздирая ногтями лицо. — Может хватит уже, а? Надоело, правда.

Резко отпустил, еще и отталкивая, так что две ножки стула приподнялись. Чуть-чуть. Самую гребанную чуточку. Опять отошел к холодильнику, открывая его и пялясь внутрь. Там и правда ничего нет. Разве что йогурт. Но Чарльз ведь мужчина, а мужчины не пьют йогурт. Они пьют исключительно мою кровь.

Я придаток. Кусок. Запчасть. Фрагмент. Половинка открытки из райского места с пальмами.

Все чего добилась — добилась вопреки. Ему. Отцу. Я прекрасно это понимаю, прекрасней всех тех, кто тычет мне в лицо своим понимание обо мне же.

Слушаю все эти бесконечные жалобы, нытье, оскорбления, заигрывания, только лишь с одной целью — сделать ему назло, сделать лучше, больше. Зачем я с ним? Чтобы все видели — у меня тоже есть жизнь! Посмотрите! У меня мужчина с картинки! Он прекрасен лицом настолько, что у вас перехватит дыхание! Смотрите, завидуйте!

Лет десять назад проходил лечение от наркозависимости, от его чертовых леденцов, и я ходила с ним к психотерапевту. Мужчине, естественно, ведь Чарли никогда бы не выбрал женщину — он их всерьез не воспринимает.

И этот психотерапевт мучал меня — вы должны поддерживать, должны работать сообща, вы должны-должны-должны помогать Чарли, ведь ему плохо, ему больно, он страдает. А мне было плевать на Чарли и так стыдно за это, что начала задыхаться от слов — должна, надо, помоги. Зато Чарльз запомнил их очень хорошо, даже слишком, они ему так понравились, что взял своим девизом — «Ада должна помочь». Да, в итоге он вроде как вылечился, и я даже была вроде как рада, но почему все происходящее делает неврастеничку из меня?

Сперва казалось, если осознать зачем я с ним — это принесет облегчение, смогу наконец-то уйти, сбежать, умереть, сделать то, что давно уже могла, но нет. Я с ним вопреки. Вопреки всему. И чем мне помогло это осознание? Или может быть я просто осознала не то?.. Просто какой-то штришок, не влияющий на общую картину?..

— То есть я виновата? — Обернулся на мой голос. Бровь иронично приподнята, йогурт в руке, рукава рубашки завернуты отвратительно криво. Он вообще смотрелся отвратительно на моей кухне. Здесь все так уютно, так как я хотела — кроме него.

— Боже, Ада, да хватит строить из себя жертву. И перестань уже… — он говорил что-то еще, очень долго, много, нудно, так, как это умеет один лишь Чарльз. Только в этот раз не стала слушать — закурила очередную сигарету и отвернулась к окну.

Женщина в горчичном пальто мерзкого покроя выгуливала жирную болонку. Почему-то вспомнилось, как в детстве летом кормили с Марком уток. Он рвал перезрелую рябину и кидал ее в озеро, а утки набрасывались на ягоды с громким кваканьем, но быстро разочарованно отплывали, понимая, что это никакое не лакомство. Потом мелкая сука Валери доложила об этом моему отцу. Наверное, не сделай она этого, я бы… Не знаю, что. У меня не была бы сломана рука. А у Марка нос. И, может быть, я была бы за ним замужем, работала бы продавцом в супермаркете и была бы вполне счастлива. Но нет. Я заперла ее, эту ебаную Валери, в подвале заброшенного магазина на сутки. Она орала и билась в стены, но никто ее не услышал, никто так и не узнал, что она обоссалась от страха и обещала отдать мне все, что угодно лишь бы я выпустила ее.

Помню это чувство, когда горло сдавливает ненависть, и не можешь дышать, говорить, только хрипишь, рвешь подушку зубами и плачешь, сухо и очень больно. С удовольствием заперла бы там Чарльза. И выкинула ключ.

— А Нора ведь старше меня? — Он дернулся, видимо, я прервала какую-то архиважную мысль, в очередной раз доказывающую как Чарли страдает из-за меня.

— Ну… Да… — Я не сдержалась и слегка дернула губами, наблюдая за его растерянностью. Конечно, я знала. Я выучила все статьи о ней в интернете наизусть. Бывшая старлетка, которая так и не сделала карьеру, хотя со всеми перетрахалась.

— Тогда можешь быть спокоен, когда у тебя не встанет в очередной раз, она не будет расстраиваться, а просто принесет тебе стакан молока в постельку.

Дверь холодильника грохнула так, что зазвенела люстра в гостиной. Я смотрела на его перекошенное от ярости лицо и не могла перестать смеяться. Смеялась до слез, пока Чарльз не влепил мне пощечину.

Чертова тварь. Ада, какая же ты тварь.

***

Я перерыла весь дом, но сигарет так и не нашла, оставался только проклятый iqos, которым невозможно накуриться. Очередная ненужная и неуместная трата денег. Еще нашла спрятанную в стенном шкафу початую бутылку виски, пришлось в очередной раз заставить себя забыть, что Чарли пьет. Нужно признаться, со временем делать из своего мозга чеддер становится все тяжелее и тяжелее.

Все же придется идти в магазин. С алым отпечатком руки на пол лица. Рассматривая себя в зеркало, думала о том, что Чарльз отнял последнюю мою женскую привилегию — раздавать пощечины. Такое ощущение, что поменялись местами. Хотя нет, скорее двенадцать лет назад я зачем-то завела вместо мужа ребенка и теперь ношусь с ним как с парламент с королевой. Ведь любовника можно бросить, а ребенка-то нет. Стыдно, он же без меня умрет. Маленький сорокалетний сынок.

Нестерпимо захотелось кинуть флакон с тональным кремом в белую стену ванной, чтобы по ней расползлось маслянистое пятно. Но. Я никогда так не делаю. Как бы ни захлестывали изнутри ярость, ненависть, раздражение, да что угодно, что угодно из чувств, преследующих меня ежедневно, ежесекундно, я не разожму тиски у горла, не выпущу их наружу.

«Тут нет ничего твоего! Ты живешь за мой счет, ленивый жирный трутень!» Так отец говорил. Ну, вот я заработала, все вокруг мое, а что изменилось? Купила и тональный крем, и чашку, и вазу, и тарелку, даже чертову книгу и ту купила, но стало ли это моим?.. Могу ли я ненавидеть Чарльза? Да? А выгнать его? Нет. Потому что я же не могу распоряжаться ничем, кроме того, чтобы резать себя и душить слова день ото дня, да, папа?

Естественно, телефон зазвонил именно тогда, когда руки были в чертовом тональнике. Пока смывала его, вытирала руки и ругалась, что испачкала белое полотенце, звонок сбросили.

Это может быть только Грегори. Ой, ну да. Кто же еще будет звонить в восемь утра и истеричным голосом орать. Боже, он выдержал две минуты перед вторым звонком — новый рекорд.

— Грегори, ты…

— Они тебя приглашают! — затараторил с такой скоростью, что я испугалась — как бы не забыл вдохнуть. — Ванесса попала в аварию, короче, неважно, у нее там ногу то ли оторвало, то ли чуть не оторвало, черт знает, ты сможешь сегодня в одиннадцать к ним подъехать, чтобы обсудить детали?! Ну, наконец-то что-то путевое, ну, так, конечно, не говорят, тем более Ванесса там без руки или без ноги, я просто не знаю, не звонил еще… Так вот…

Оставалось десять недель до съемок. Сделать за это время дизайн костюмов равносильно тому, что я добровольно соглашаюсь на язву желудка.

Я на секунду прикрыла глаза. Там, на внутренней стороне века был вытатуирован Марк. Такой, каким я запомнила его в нашу последнюю встречу, пять лет назад. Уже не слушала Грегори, рука с телефоном сама опустилась, а я улыбалась. Стояла в ванне с закрытыми глазами и чувствовала, как что-то вползает через кончики пальцев змейкой и струится все вперед и вверх, сворачиваясь клубком в солнечном сплетении, что-то большое, теплое и пушистое. По-моему, это надежда. Или самообман. Мне все равно, главное — оно появилось вновь.