— Почему ты не хочешь продавать это убожество, Марк?! У нас же есть дом в Хэмпстеде!
Джилл была сегодня в ударе — мало того, что напялила платье, которое пару раз похвалил, так еще и настолько шикарно изображала идиотку, что я чуть было не поверил — хочет как лучше, радеет за мои финансы и вообще все-все продумала.
Даже не орала, что стряхивал пепел на ковер, хотя и постоянно косилась на грязное пятно, едва заметно кривя губы. Видно, беспокоилась, что из-за ковра цену на дом скинут.
Смотрел на нее и все думал — зачем женился? Когда ходил к психотерапевту после третьего развода, та тоже спрашивала: «Зачем вы женились, мистер Руни?» Хуй его знает. Бабы хотели, чтобы я на них женился — я и женился. Первая хотела детей, вторая хотела красивой жизни, третья, чтобы я сдох — с этим, правда, возникли некоторые проблемы. Джилл вот мечтала продать дом. Точнее, она мечтала получить после развода три миллиона фунтов, половину стоимости. Неплохой план. Еще пара покупок-продаж, и лет через пять станет богатой одинокой женщиной, жаждущей новых отношений и настоящей любви.
Что я в ней нашел? Сильно располнела, с неряшливыми волосами, совсем не похожа на… А, все, понял. Глаза. Иногда заставляла себя смотреть так, будто она Леди Марион, а я херов Робин Гуд, лучший мужчина на свете. Сто лет назад точно так же на меня смотрела Ада, когда спас ее игрушку от паука. Желтое платье, сбитые мысы сандалей и карие глаза. У Джилл глаза серые, сделаные из толстого мутного стекла, в них очень хорошо видно себя и очень плохо то, что варится у нее в голове. Вечный диалог с зеркалом, которое подыгрывает, доводя до исступления.
Зачем я себя обманываю? Той девочки в желтом платье больше нет, она выросла в ебанутую суку, а Джилл просто не может ей быть.
— Знаешь, я когда жил в Боу, в муниципальном доме, — сделал последнюю затяжку и бросил в чай окурок, он зашипел и принялся плавать, чем-то напоминая подводную лодку. — Всегда мечтал об особняке века девятнадцатого. Ни о чем больше не мечтал, только о нем.
Джилл закатила глаза и скривилась, обхватив себя руками. Наверное, пыталась сыграть отчаяние от моей тупости, но тогда хвататься надо было за голову, а не за локти.
— Ты просто невыносим, с тобой невозможно разговаривать! — Жаль, что вышла из комнаты столь стремительно — не успел предложить вообще со мной не разговаривать. Как по мне, так это будет решением всех наших проблем, которых неожиданно накопилась хуева гора за столь недолгий брак, сколько там… Два года?.. Почему сперва отношения выглядят манящими и устойчивыми, а потом все обязательно превращается в херню? Как, кстати, удобно ставить риторические вопросы — вот была ответственность, а вот как бы ее и нет: это не я, а судьба, фатум, злой рок — выбери, что лучше звучит — испортила четыре брака подряд.
Самое обидное, что Джилл считает меня тупым. Она даже особо не скрывала, что ходит к адвокату для консультаций. Понятно, что это за консультации — как отжать у мужа-алкоголика-тирана после развода побольше денег на тряпки. Оплачиваются консультации с моего же счета.
Достал новую сигарету из пачки, глубоко вздохнул, чтобы немного успокоиться. Хотя нет, как тут успокоишься, если не волнуешься. Более того, я даже не разочарован. Нет уже места для разочарования, полна коробочка, я и так разочарован собой, жизнью, своим прошлым, настоящим, да даже будущим — и тем заранее разочарован. У меня там внутри просто… Вчерашний чай.
Смешно, но не помню, когда дом успел стать таким приторно розовым. При какой из? Дочь в детстве любила играть в этой комнате, но тогда тут точно ничего не навевало мыслей о доме для потасканных Барби. Мы раскладывали на полу железную дорогу и устраивали крушение поезда.
У меня вообще большой опыт в этой сраной игре — сорок лет совершенствуюсь каждый день.
Однажды даже приснился сон, как жду поезда, стоя у самого края пустой, занесенной снегом платформы. Хочу уйти с нее, но нет ни дверей, ни лестниц, ни лифтов. Только бесконечная платформа — влево-вправо, вверх, вниз, все одно тоже, абсолютно идентичное. На снегу лишь мои следы, по ним легко понять как долго метался на чертовом пяточке, стиснутом с двух сторон рельсами, хотя и кажется, что прошел уже километры вперед.
В какой-то момент захотелось спрыгнуть на рельсы, но как только приблизился к краю платформы, наконец-то увидел поезд — желто-синюю приплюснутую морду, с кокетливо подведенными, чуть раскосыми глазами-фарами. Пытался рассмотреть, есть ли машинист, но стекло бликовало, отражая то, что впереди — гору снега, смерзшегося в камень.
Поезд не затормозил, и врезался, не сбавляя хода, в стену изо льда, сминаясь, будто бумага. Ждал скрежета, визга, всей той банальщины из кино, что жру из года в год, но не было слышно ни звука — только снег падал неожиданно громко. Как будто кто-то стучал пальцем по стеклу. Тк-тк-тк…
Я уставился на белое кресло с позолоченными ручками, едва сдержавшись от зубовного скрежета. Боже, так ужасно. Один раз был тут с Адой. Один раз с Адой. С Адой. Не женщина, а катастрофа в зеленом платье. У нее была такая талия, что мог обхватить ее пальцами будто кольцом. Какой тогда был раз? Пятое-десятое мучение друг друга? В итоге она вышла за Чарльза. За моего дружка. Блядь, чтоб он сдох. Как будто я всегда был для нее недостаточно хорош. Сраный Эдди, конченный утырок, вот он конечно был достаточно хорош. Она трахалась с ним в подсобке ебаного магазина, где еще можно было утянуть жевачку. И как я пришел туда, именно тогда, когда он ее имел на старой холодильной камере? Ей нравилось. Она была прямо довольна, все нормально. И это был тот же Эдди, который за два года до этого, дал ей пару зуботычин.
Даже Эдди лучше меня. Даже Эдди, который, наверное, уже спился, и тот лучше, блядь, меня.
========== Глава 3. Отвратительный человек ==========
Серое. Все. И внутри, и снаружи. Как будто кухню наполнил утренний туман, причудливо смешавшись с дымом от сигареты, и вместе они обрели вес, фактуру, оседая липкой пленкой на коже.
Хотя кого обманываю — это я уныла настолько, что приходится прятаться, обвешиваясь день изо дня цветными тряпками. Хорошо, что под ними не разглядеть девочку лет четырнадцати, которая грызет ногти до мяса.
— Доброе утро, — вздрогнула от неожиданности, стряхивая пепел прямо на столешницу.
Чертов Чарльз.
Доброе утро.
Доброе.
Утро.
Пока думала, когда же последний раз утро у меня было действительно доброе, а не серодерьмовое, услышала, как открылась дверь холодильника.
— Есть опять нечего?
Я отвела взгляд от газеты, на которую смотрела уже с полчаса, так и не начав читать, и уставилась на чуть сгорбленную спину Чарльза.
На секунду увидела отца. Как будто это он стоял у холодильника в мятой потной вчерашней рубашке, и это его костлявые пальцы сжимали ручку холодильника, оставляя на ней отвратительные сальные отпечатки. Отцу всегда было нечего жрать, сколько бы мать ни готовила: он открывал холодильник, смотрел туда с минуту и начинал орать какие вокруг неблагодарные суки.
— Да пошел ты, — не ожидала, что у меня может быть настолько низкий голос. Он, отдаваясь хриплой болью в горле, будто выталкивал ком туго свернутой проволоки из глубины легких. — Иди к Норе, уверена, она готовит так же великолепно, как и трахается.
С силой размяла сигарету в пепельнице. Точнее, в блюдце. Когда-то давно купила чашку из костяного фарфора, но её постигла незавидная участь, и осталось только блюдце. Готова думать о чем угодно, лишь бы не о том, что пора бежать к адвокату.
— Мы же вроде договорились — забыли, — он подошел ко мне почти вплотную, заставляя откинуться на стуле назад, чтобы не коснуться его плечом. Ведь специально встал впритык, чтобы я съежилась, исчезла, а он занял все пространство вокруг, щупальцами осьминога проникая в каждый закоулок моего великолепного дома.
— Ничего я не забыла, — с такой силой сжала зажигалку, что металлические углы впились в ладонь до боли, — тебе места мало? Отойди.
