Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Да, наш мир – рог изобилия, – подхватил Вилли Макджилли. – Достижения просто ошеломляют! Но хотелось бы знать: не продиктованы ли мои слова тайным злорадством? Ведь понятно, что эксперимент провалился. А я этому рад. Люблю мир таким, какой он есть.

– Мы пока провели треть эксперимента, и не стоит утверждать, что он провалился, – возразил Григорий. – Завтра снова попытаемся изменить прошлое. А если настоящее останется прежним, попробуем еще раз.

– Хватит уже о работе, люди добрые, – прогудел Эпиктист. – Встретимся завтра здесь же. А теперь вы к своим развлечениям, мы – к своим.

Вечером люди продолжили разговор: машин поблизости не было, так что над людьми никто не насмехался.

– Давайте вытянем из колоды случайную карту. Как она ляжет, так и поступим, – предложил Луи Лобачевский. – Выберем чисто интеллектуальный переломный момент чуть более поздней истории, внесем изменения и посмотрим, что произойдет.

– Я предлагаю Оккама, – сказал Джонни Кондьюли.

– Но почему? – спросила Валерия. – Ведь он последний и самый малоизвестный из средневековых схоластов. Может ли то, что он сделал или не сделал, как-то повлиять на ход истории?

– Еще как может, – сказал Григорий. – Оккам приставил бритву к сонной артерии и вскрыл бы ее, если б ему не помешали. Хотя… здесь что-то не так. В воспоминании чего-то не хватает, как будто у истории с бритвой есть другой смысл[44] и терминализм[45] Оккама имеет более глубокое значение, чем нам кажется.

– Давайте позволим ему вскрыть артерию, – предложил Вилли. – Заодно поймем терминологию терминализма и посмотрим, насколько остра эта бритва Оккама.

– Так и поступим, – решил Григорий. – А то наш мир – совсем как жирный лентяй, он пресыщен, он докучлив, и это не давало мне покоя весь вечер. Давайте выясним, способны ли интеллектуальные воззрения быть реальной силой. Детали операции поручим Эпикту, а поворотным моментом, на мой взгляд, нужно считать тысяча триста двадцать третий год. Джон Латтерелл тогда приехал из Оксфорда в Авиньон, где размещался папский престол. С собой он привез пятьдесят шесть тезисов из оккамовских «Комментариев к Сентенциям Павла» и предлагал их заклеймить. Хотя их и не осудили прямо, Оккам подвергся серьезной критике, от которой так и не оправился. Латтерелл доказал, что нигилизм Оккама – не более чем «ничто». Идеи Оккама увяли, прокатившись невнятным эхом по дворам мелких германских князьков, которым он пытался всучить свой товар, но торговать на серьезных рынках ему уже не светило. А между тем его философия могла пустить под откос целый мир, если, конечно, интеллектуальные воззрения и впрямь способны выступать как реальная сила.

– Уверен, нам не понравился бы Латтерелл, – сказал Алоизий. – Без чувства юмора, без искры, да еще и всегда прав. А вот Оккам – другое дело. Он обаятелен, он совершал ошибки. Возможно, развязав руки Оккаму, мы уничтожим мир. Развитие Китая замедлилось на тысячелетия из-за мировоззрения, которое оккамовскому и в подметки не годится. Индия погружена в гипнотический застой, который называют революционным, но никаких изменений там не происходит – интеллектуальные воззрения этой страны ее намертво загипнотизировали. Но оккамовское мировоззрение – вещь совсем особая.

Итак, они решили, что бывший канцлер Оксфордского университета, вечно больной Джон Латтерелл, должен подцепить еще одну болезнь по дороге в Авиньон, куда он направлялся в надежде покончить с ересью Оккама, пока та не заразила весь мир.

– Что же, начнем, люди добрые, – прогрохотал назавтра Эпикт. – Моя часть работы состоит в том, чтобы остановить человека, следующего из Оксфорда в Авиньон в тысяча триста двадцать третьем году. Ну, проходите, располагайтесь, и давайте приступим. – Эпиктист затянулся из семирожкового бульбулятора, голова морского чудовища засияла всеми цветами радуги, и гостиная наполнилась волшебным дымом.

– Все готовы к тому, что им перережут горло? – бодро спросил Григорий.

– Всегда готов, – проворчал Диоген Понтифик, – хоть и не верю в результат. Вчерашняя попытка потерпела фиаско. Не представляю, чтобы какой-то английский схоласт, оспаривавший около семисот лет назад в итальянском суде во Франции на плохой латыни пятьдесят шесть пунктов ненаучных абстракций другого схоласта, может стать причиной масштабных изменений.

– Условия для опыта идеальные, – сообщил Эпикт. – Контрольный текст взяли из «Истории философии» Кобблстона[46]. Если попытка окажется удачной, текст изменится у нас на глазах. Как и все остальные тексты, да и мир в целом. – И добавил: – Здесь собрались лучшие умы человечества: десять человек и три машины. Запомните, нас тринадцать. Это может быть важно.

– Следите за миром, – приказал Алоизий Шиплеп. – Я говорил это вчера, но повторю еще раз. Мы сохранили мир в нашей памяти и теперь наблюдаем за ним. Изменится он хоть на йоту – мы это сразу уловим.

– Жми на кнопку, Эпикт! – скомандовал Григорий Смирнов.

Эпиктист выпустил из своих механических недр аватара – полуробота-полупризрака. И однажды вечером в 1323 году на полпути из Манда в Авиньон, что в древней провинции Лангедок, Джон Латтерелл внезапно снова занемог. Его отвезли на небольшой, затерянный в горах постоялый двор. Возможно, там он и умер. Во всяком случае, до Авиньона он не добрался.

– Ну как, Эпикт, сработало? – спросил Алоизий.

– Давайте взглянем на образцы, – предложил Григорий.

Все четверо – три человека и призрак Эпикт, похожий на маску каченко[47] с переговорной трубкой, – повернулись к эталону и разочарованно переглянулись.

– Все та же палка и пять насечек на ней, – вздохнул Григорий. – Наша контрольная палка. В мире ничего не изменилось.

– Искусство тоже осталось прежним, – сообщил Алоизий. – Наскальная роспись, которой мы посвятили несколько последних лет, выглядит как и прежде. Мы рисовали медведей черной краской, буйволов – красной, а людей – синей. Когда у нас появится еще одна краска, мы сможем изобразить птиц. Как же я надеялся, что эксперимент подарит нам новые цвета! Даже мечтал, что птицы на рисунке возникнут сами собой, прямо у нас на глазах.

– А из еды все тот же огузок скунса, и ничего больше, – вздохнула Валерия. – А я так ждала, что эксперимент превратит этот огузок в бедро оленя!

– Не все потеряно, – успокоил ее Алоизий. – У нас по-прежнему есть орехи гикори. Об этом я молился перед экспериментом: только бы орехи гикори не пропали!

В невыделанных шкурах на голое тело, они восседали вокруг стола для совещаний, под который приспособили большой плоский валун, и кололи каменными топорами орехи гикори. Мир оставался прежним, хоть они и пытались его изменить с помощью магии.

– Эпикт подвел нас, – констатировал Григорий. – Мы создали его тело из лучших палок. Сплели ему лицо из лучших трав. Наши песнопения наполнили его магией. Все наши сокровища – в его защечных мешках. И что же волшебная маска предлагает нам в ответ?

– Спроси у нее сам, – посоветовала Валерия.

Вокруг стола сидели лучшие умы человечества. Трое смертных – Григорий, Алоизий, Валерия (единственные люди на Земле, если не считать живущих в других долинах) и дух Эпикт, маска с переговорной трубкой.

Григорий встал, обошел стол и наклонился к переговорной трубке:

– Эпикт, и что прикажешь нам делать?

– Я помню женщину, к носу которой приросла кровяная колбаса, – сказал Эпикт голосом Григория. – Это как-нибудь поможет?

– Возможно. – Григорий снова занял место за валуном для совещаний. – Это из одной старой – ну почему старой, я придумал ее только сегодня утром! – народной сказки про три желания.

– Пусть Эпикт расскажет, – предложила Валерия. – У него лучше получается.

вернуться

44

Бритва Оккама – философский принцип, гласящий: «Не следует умножать сущности сверх необходимого».

вернуться

45

То же, что номинализм.

вернуться

46

Имеется в виду английский иезуит Фредерик Чарльз Коплстон (1907–1994), прославившийся в 1948 г. радиодебатами с Бертраном Расселом, и девятитомная «История философии», выпущенная Коплстоном в 1946–1975 гг.

вернуться

47

Имеется в виду качина – расписная ритуальная маска у индейцев хопи, изображающая духов предков.

20
{"b":"62374","o":1}