Лаковые туфли На бульваре меж двух рядов фонарей и подстриженных лип повстречал я матроса в лаковых туфлях, блестящих и острых, как пики, с грудью точно раздувшийся парус. А лицо было темным как медные деньги и как полированный шкаф из мореного дуба, и шел он, как ходит волна перед штормом. Уж наверное, был он любовником пылким, у которого нрав, как шипучка, как порох. И который передышки не просит. А кошачьи глаза его зелень листьев смешали с рыжей ржавчиной и синевой. И кошачьи глаза его были бесстыжими, как две бабенки, как собаки ночами апреля. Он едва сошел с корабля и, что хлеба, он жаждал любви. С ним шагали по городу запахи дегтя, сельди и свежего моря, привезенные в Ригу из Гента. Он едва сошел с корабля и шагал в лакированных туфлях, ведь был, как бассейн переполнен, и женского тела жаждал. Китаец, знавший латышский
В рюмочной, на улице Дзирнаву, где ночами покупают хуторяне любовь, половой-китаец разносил пиво и говорил по-латышски, кланяясь по-китайски низко. Косу в полметра длиной, смолисто-черную, как антрацит и столярный деготь, он с китайской покладистостью пожертвовал моде Европы на все короткое. И, согнувшись втрое, он шептал прямо в ухо про маленький погреб с чудесными трубками, в переулке Вецриги, кривом и узком, как его взгляд. Он шептал на ухо так легко и тихо, как ползла бы муха по мраморной стойке. И, оскалив зубы, белые, как в киноленте, он тянул ладошку за медным спасибо за сладкую и секретную весть. Я и поезд Качаются желтые лампы. Кондуктор свистнул в десятый раз, но поезд стоит. Кондуктор свистнул в одиннадцатый раз – стоит. Я, сидя в вагоне, маленьком, как хлебец из ресторана, чиркаю спичкой в десятый раз, но она гаснет. я чиркаю спичкой в одиннадцатый раз – то же самое. Тогда я распахиваю окно, чтобы вдохнуть свежий воздух, тогда я распахиваю окно, чтобы поднять машиниста. Поезд свистит и трогается, заглатывая свежий воздух, спичка вспыхивает жарко, как сердце. Пацанская песенка Этой ночью лишь тебя люблю я, И до завтра мне другой не надо. Подойди-ка, вместо поцелуя Смачно я влеплю шлепка по заду! Бросить мне тебя здесь не пристало, Даже с тем вон, что танцует в маске. За тебя держусь я как, бывало, я держался за винтовку с каской. Выпей рюмку, пусть хмелеют очи. Эту грусть собьет нахальный джимми. Наплевать, что с ложа этой ночи Оба мы поднимемся больными. Наплевать, что голод ждет нас где-то, Здесь рассудок слушается сердца. Эту ночь придется до рассвета Выпить всю – нам никуда ни деться. Патетические кварты Кучера дорогих перекрестков непутевой дороги, где вы? Стенобитное сердце извёстки Лужи высохли (обнажены) И не скоро привратник ключами И не скоро вольфрамовы нити И закат будет сколот – в граните Пожимание песен плечами Забуксует проезжие части транспорт каменных строчек стихами Босоногое детство дразнит и – глотает меня с потрохами Мне позволено будет высоко с гроба видеть паденье листа и витрин глубоких окна (флюгель в мягкие места) Вдруг вечер перепутан ливнем и близоруким – глаз сиянье Единорог – шурупит бивнем и не рассечь сердец слиянье В дудку дуют – в свирель или флейту Асфальтирован оркестрик Из-под юбок ножки фрейлин меж грудей – в ложбинке крестик Улицам
Какого ж черта распеваю вам песни не для рюмки фимиама вечный шухер вечно с вами сердце-почка лепестками тресни Улицы улицам везет а у лиц тоска луж босоногих весны – я сам осенний матушка в колясочке – сосунка не ввезет меня в сени Шин редких авто птичьих шажков не каблучков покамест ручейков-бенчиков некогда укурен был листвою пеной лип омыт как пеною пивною А когда мне стало быть от вас пора того больно – как нигде и никогда ни у кого вы – мой чемодан без ручки ног не чуя – на последней электричке |
