Хупер промолчала, склонив голову к плечу Холмса и прикрыв глаза. Так хорошо было расслабиться и отбросить зудящие мысли. В голове стало легко, даже жар отступил. Может, всё-таки рассказать Шерлоку о подозрениях, а он тогда взамен развеет часть их? Женщине очень этого хотелось.

Вязкие минуты тянулся их вальс, становясь всё более неторопливым. Женщине даже померещилось, что она умудрилась задремать. Так хорошо было танцевать под звёздами, так хорошо…

– Молли!

Резкий оклик заставил женщину встрепенуться. Они с Шерлоком по-прежнему стояли посреди залы. Свечи давно потухли, вокруг царила угольно-чёрная мгла. Вслепую добравшись до ближайшего окна, Холмс отдёрнул пыльную занавесь и прошёлся ещё по нескольким. Луна и её серебряные слёзы слабо осветили залу.

Пусто. Никого в бальной комнате. И только музыка одиноко отражалась от стен.

– Неужели мы так увлеклись? Сколько же сейчас времени?

– Двенадцать. – Шерлок озабоченно глянул на дисплей мобильного. – Вечеринка началась меньше двух часов назад. Странно.

– Не может быть, чтобы мы не заметили, как все ушли. Уход Аристарха мы бы точно не пропустили.

– Смотри.

Холмс указал Хупер на золотой ключ, которым Эббот запер дверь по приходе в зал. Красная восковая печать, один из символов вечера, была нетронута. Сердце женщины кольнул холодок.

Молли и Шерлок подняли головы, посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, обернулись в сторону концертной комнаты, где продолжало играть пианино и слышался глухой скрипящий говорок. По пути туда женщина заметила на скамье серебристые очертания двух женских шалей, трубку Чивли и пустой стакан из-под вина.

Концертная комната была тупиковой в каскаде залов, и в её гладких стенах не было дверей. Табурет у пианино пустовал.

– Что за чертовщина…

– Шерлок!

Впившись в плечо Холмса, Молли указала на перфорированную ленту, что крутилась на катушке в пианино. Механическое пианино! Сверху на нём стоял старенький патефон, который и издавал голоса: развязный, надменный, холодный смех, женский и мужской. Внезапно игла с пронзительным скрипом соскочила с пластинки. Спустя пару секунд остановилось пианино. И наступила тишина.

____________________________________________________

Примечания автора:

*Мыс Бичи-Хед (англ. Beachy Head) – меловая скала в Восточном Суссексе близ Истборна, южное побережье Великобритании.

*Смитфилд – старейший мясной рынок Лондона.

* Корне́лльский университе́т (англ. Cornell University, сокращённо Корне́лл) — один из крупнейших и известнейших университетов США, входит в элитную Лигу плюща.

========== Глава 5. “Легенда о защитном крыле” ==========

Комментарий к Глава 5. “Легенда о защитном крыле”

Творчество Мо и саундтреки:

http://vk.com/wall-97440586_73

http://vk.com/wall-97440586_80

Истборн, Англия, 19**-й год.

Ничто так не тешит изощрённый вкус, как сочетание роскоши и разложения. Ничто так не щекочет воображение, как сочетание невинности с жестокостью. Как, к примеру, кружевные бабочки-нимфалиды, что облепили облупленный отхожий угол пансионата, привлечённые запахом человеческих выделений. На самом деле, то были простые лимонницы, но во сне Мо они непременно превратились в нимфалид. За круглым окном мансарды пели звёзды над морем. В чёрной дали приморской деревни собаки брехливо оплакивали недавно почившего местного старожила. Мо уткнулась лицом в хлопчатую наволочку, худая щека, обгоревшая на майском солнце, зарозовелась ещё пуще. На дощатом полу, растопырив страницы, валялась соскользнувшая с кровати книга. Колин Маккалоу «Поющие в терновнике»* значилось на измявшейся обложке. Тётя Вирджиния на днях отобрала эту книгу у Мо, сказав, что ещё не пришло ей время читать подобное, однако девочка смогла незаметно выудить пухлый том из тётиной сумки.

Сонный мозг девочки лениво вылизывал ночные грёзы, мутными картинками размазывались они в голове. Ей снились овечьи пастбища Австралии, красная пыль, жара и мухи, о которых она прочла. Овцы на тонких ногах-ходулях бродили по Острому Обрыву, с блеянием качались на железных цепях трёх виселиц. Роскошная кукла Агнесс с рыже-золотыми локонами, которой у Мо отродясь не было, виделась девочке, пока её не отобрал мальчишка с желваками и не затоптал в песок. Синие, словно зимние звёзды, глаза Тома, мальчика из пансионата, умиротворяли её во сне. Одет мальчик был почему-то в чёрную сутану и белую колоратку, словно тот красавец из книги, преподобный Ральф.

Опорные балки мансарды загудели, вторя близкому громовому раскату. Звёзды померкли, но зарницы озаряли краткими всполохами спальню ещё ярче. Тени ластились к стенам и потолочным балкам. Помертвелый свет ещё сверкал какое-то время насухую, но скоро дождь начал выстукивать по крыше первые ноты быстрой колыбельной, а потом и вовсе захлебнулся в мелодии.

Здоровый сверчок хлопнулся с потолка на подушку возле кончика носа Мо, захрустел сухими надкрыльями. Захрустел ключ в ржавой скважине музыкальной шкатулки в девичьей грёзе. Шкатулка, баюкая, удобно легла в руку Мо. Ржавчина во сне расползалась в пальцах в рыжую труху, а затем обратилась в пепел. Нет, не в пепел, поняла девочка, – в табак. И не шкатулка это вовсе, а табакерка. Как наяву учуяла Мо кольцо дыма и запах псины. С рычанием к ней выполз угольно-чёрный пёс с горящими зеленью глазами. Мо сразу определила, что он бешеный – по слюне из пасти и волохающемуся в пыли хвосту, – но ни капли не испугалась. Пес всё заливался сиплым лаем, пока она во сне трепала его по кудлатой голове.

Снаружи небо взорвалось над самой крышей. Мо сморщила шелушащийся нос и прислушалась. Стук дождя то усиливался, то ослабевал, но слабый звук иной природы явно пытался пробиться через эту волну. Пальцы девочки ещё сонно перебирали простыню, словно собачью шерсть, но Мо уже не грезила. А когда грозовую канонаду отчаянно взрезал вой под окном, и вовсе тряхнула последние лепестки сна.

Торопливо спустив ноги, Мо прошлёпала несколько метров, что отделяли кровать от круглого окна. Пальцы зябко поджимались, когда голые подошвы касались холодного шершавого пола. В складки розовой кожи тут же набились колкие соринки. Девочка подтащила к окну высокий табурет, взобралась и открыла круглую раму. Лицо мигом обдало мокрой россыпью из черноты, будто кто-то швырнул в него пригоршню из моря.

Внизу было ничего не разглядеть. Электро-белая вспышка высветила фигуру Мо в пепельно-розовой сорочке, пошатывающуюся со сна среди опорных балок, но девочка не успела рассмотреть что-нибудь в краткий миг света. Тонкая ткань свободно колыхалась на худом теле, ветер солёным языком прошёлся от кромки белья по животу и по ложбинке на груди. Мо поёжилась, всматриваясь и вслушиваясь в какофонию за окном. Дождевая вода низвергалась по жестяному стоку в глинистую лужу. Струи хлюпали по крыше, деревьям, гравию и окученным клумбам, ветер рвал и трепал жидкие кроны. Вдали продолжали переругиваться собаки, одна, казалось, рычала под самым окном. Небо вздрогнуло, глухо заворчало и оглушительно треснуло, запоздало оповещая о молнии. Лай раздался снова, и Мо померещилось её имя в этом лае. Девочка, как умела, свистнула в темноту, приманивающе поцокала, рассеянно думая, уж не Ретберт ли приблудился за ней к пансионату. Но тут пёс внизу уже чётко выкрикнул «Хупер», присовокупив бранное слово:

– Х…ли свистишь… дурёха! – надрывно выдал охрипший баритон.

– Шерли?!

Круг света полоснул по раскисшей чёрной клумбе и остановился под мальчишечьим подбородком. Бледное лицо Шерли в свете карманного фонаря чудилось костяным черепом со зло прищуренными чёрными глазницами.

– Шерли, ты спятил что ли? Чего ты лаешь под окном, ты же всех перебудишь!

– …рёвку… брось мне верёвку!

Господи, что за бес привёл этого мальчишку сюда посреди ночи?

– …мне надо к тебе… есть канат… или верёвка… или лестница… давай живее!

Не будь Шерли уже вымокшим до самых носков, она бы окатила его из ведра. Тем не менее, Мо всё же обернулась и окинула взглядом комнату безо всякой надежды, чуть дольше задержавшись на расстеленной кровати. Ну не рвать же, в самом деле, простыни на самодельный канат? И тут девочку осенило.