– Только добро на вас переводить.
Чиркнула спичка, и затлел кончик короткой сигары. Ник несильно затянулся, потом вставил сигару в рот, забрал чайник и перелил содержимое в свою флягу. Будь в жидкости настойка опия, она была бы слишком ценна, чтобы просто так выбрасывать. Закончив, мужчина задумчиво смахнул каплю крови на подбородке Мо, выдавленную острым золотом. Ресницы девочки трепыхнулись. Ник оттянул воротник блузы и приложил два пальца к вене на её шее. От грубого прикосновения девичья ладонь сдвинулась, накрыв несессер.
Мужчина не обратил на это внимания. Он дымил и улыбался. Его лицо лоснилось. Ему шла роль победителя.
В кустах тонко завыла птица. Пальцы мальчишки покачивались у широкого горлышка бутыли.
Устав созерцать недвижных подростков, Ник отшвырнул остатки сигары на землю и задавил носком. Но когда он поднял взгляд от умершего огонька, голова Шерли уже не сминала скатерть. Зелёные глаза впились в него, в руках юнец сжимал ту самую бутыль:
– Это тебе за Ретберта, гнида!
Миг, и маслянистая вонючая жидкость окатила Ника. Ладонь Мо юркнула в несессер, выхватила коробок, и в следующее мгновение в мужчину полетела спичка. Раздался нечеловеческий вой.
– Прикури, – выплюнула Мо, оправляя воротник.
Красный всполох взметнулся в воздух. Ник безумной юлой крутнулся на месте, рухнул в траву и покатился. Шерли осторожно приблизился к мужчине и взял за руку подошедшую Мо. Улыбка первой озарила её губы. Сначала робкий и нервный, смех её быстро перешёл в гомерический, сливаясь с густым голосом Шерли и собачьим воем…
– Угомони его, не то всю деревню на ноги поднимет, – пробурчал Ник, отряхиваясь. – И хватит глотки драть, лучше помогите мне.
Шерли обнял за шею растревоженного пса, а художница поспешила к мужчине помочь подняться с земли.
– Держи, – кряхтя, Ник отдал ей красный платок, которым и махал в воздухе. – Вы меня уморите своими играми. Теперь ещё одежду от масла отчищать. И что это за выкрик: «За Ретберта»?
– Ну, я подумал, что в истории с отравлением преступник должен сначала опробовать яд на животном, – пояснил Шерли.
Мо с расстроенным видом коснулась проколотого подбородка.
– Я еле смогла досидеть до конца, чтобы не дёрнуться. И зачем вообще было надевать эту булавку?
– Хочешь играть в реконструкции, деточка – соблюдай точность. Вайолет обожала надевать материнские украшения. Бывало, ходила вся увешанная брошками, булавками, серёжками. Эту я сохранил на память, хоть в тюрьме за неё я мог получить целый блок сигарет.
Ник похлопал себя по карманам, но раздражённо заметил, что курево кончилось. Последнюю сигару он растягивал на несколько дней, и вот сегодня прикончил.
– Дай-ка мне коробок, детка.
Мо протянула Нику спички вместе с брошью, и мужчина, чтобы занять пальцы, стал зажигать их одна за одной и бросать в траву, где давил каблуком. За десять дней жизни на воле он начал набирать вес, и ключицы больше не торчали у него, как у скелета. Черная щетина превратилась в аккуратно подстриженную бороду, покрывающую раздвоенный подбородок. Стало заметно, что мужчине нет и тридцати, хоть лицо и голос всё равно казались поизносившимися.
Шерли и Мо нашли для Ника идеальное укрытие вместо гиблого обрыва. Близ побережья было много деревень, и в полукилометре от одной из них, неподалёку от мыса Бичи-Хед*, находились три частных дома. Два были полуразрушены, но один крохотный коттедж изредка посещала хозяйка. Сама она давно жила в городе с дочерью и её мужем, и навещала дом не чаще раза в год. Нику пришлось поверить Шерли на слово по поводу этого. Беглец никак не мог привыкнуть к тому, что этот пацан, посмотрев на одну вещь достаточно долго, может выдать целую историю о ней. Несмотря на царившее в доме запустение, Нику казалось, что он переселился из преисподней в рай. В погребе даже оказались запасы джема, вполне съедобного. Дети приносили беглецу еду и кое-что из одежды, но не могли ручаться, что Ник не подворовывает в деревне.
– Мы были похожи на них, на Вайолет с Питером? – спросил Шерли, присаживаясь на траву возле Ретберта.
– Ага, – протянул Ник, отшвыривая очередную спичку, – как голуби на ящериц.
– Сколько им было, когда… всё случилось?
– Вайолет исполнилось одиннадцать, её брату – едва стукнуло восемь. К опекуну они попали за пять лет до этого, сразу после смерти родителей. В то время я как раз устроился в особняке Освальда Хамфри садовником.
Подобрав юбку, Мо уселась на скрещенные ноги возле Шерли. На самом деле подростки уже слышали эту историю, но не прочь были послушать ещё.
– История была вечная – старик Хамфри мечтал прибрать к рукам наследство племянников. Однако его мать, мир её праху, отчего-то привязалась к детям и не выпускала их из вида. Старуха была с причудами, но добросердечная. Она-то и наняла меня. Помню, что мне часами приходилось возиться с этой троицей в саду: одному горшок поднеси, другой – судно. Так я и сошёлся с Вайолет и Питером. К исходу четвёртого года они с меня не слазили, как щенки с суки.
– А вы что?
– А я был рад. Местные надо мной глумились – дескать, ещё бы с ними на горшок сел. Да только эта парочка могла дать фору любому взрослому. Проказники были страшные и часто огребали ремнём от дяди Освальда за то, что рылись в его кабинете и переводили запасы виски. И не только на детские эксперименты. Это и натолкнуло опекуна на мысль об опиате. Чего же проще, подлить его в графин и оставить дверь незапертой, а потом исчезнуть из особняка куда-нибудь в людное место на целый день. Время пришло, когда умерла старуха-мать. Хамфри понадобилось несколько месяцев, чтобы отшлифовать план. Четыре дня опекун выезжал в свет, оставляя дом в распоряжении племянников, и однажды, под вечер заглянув туда, Освальд увидел их, Вайолет и Питера, прикорнувших у стола с порожним графином дурманного виски. Ему бы сразу поднять тревогу, но старый пень решил сначала удостовериться сам. Дальше вы поняли, что произошло.
Ник окинул взглядом цветной сосуд у ног Шерли, несессер Мо и чиркнул в очередной раз о коробок. Эту привычку он приобрёл в тюрьме и не мог от неё отделаться. Спичка прочертила в воздухе огненную дугу – художница проводила её взглядом.
– Как же они смогли? – вымолвила девочка.
– Кто сейчас скажет? То ли доза опия была не слишком большой, то ли они вовремя его распробовали. Вкус-то до боли знакомый.
– Опия?! – изумился Шерли.
Ухмыльнувшись, Ник кивнул.
– Я же говорил вам, что мать Освальда была с причудами. После того, как она потеряла взрослого младшего сына, с ней случился нервный срыв, и, по её собственным словам, ей прописали настойку опия для успокоения. Где она брала её на самом деле – чёрт её знает. Однако мало того, что карга сама к ней пристрастилась, так ещё и потворствовала детям пробовать всё, чего бы они ни захотели.
– Моя мать скорее отгрызла бы себе язык, чем предложила мне подобное, – выдохнул Шерли то ли с ужасом, то ли с завистью.
Ник подарил ему тонкую улыбочку. Тут в разговор вмешалась Мо:
– Я имела в виду – как дети смогли спалить человека заживо, своего родственника?
– Опекуна, пытавшегося их убить, не забывай, деточка. Лучше бы удивилась, как у них вышло это провернуть. – Ник зажёг спичку, но не бросил, а приблизился с ней к Мо и задул, дымя в лицо художнице. – К счастью или к беде ещё одной их страстью было всё поджигать. Племянники Хамфри хранили в моём флигеле целый арсенал горючего. За него меня и посадили. После того, как их дядю доставили в больницу в тяжелейшем состоянии, к детям приставили сиделку до выяснения обстоятельств. Всё-таки отравление сказалось на них, но у Вайолет хватило сил рассказать мне всё тайком и подарить мне булавку на память.
Мужчина помолчал, взял со стола розетку с джемом, и, зачерпнув немного пальцем, продолжил:
– В ту ночь я спал в своём флигеле. Мне нездоровилось, и я заткнул уши, чтобы не растревожить и без того беспокойный сон. А на утро обнаружил пепелище на месте особняка и полицию у своего порога. Ни Освальда, ни его мать, ни детей местные недолюбливали, точнее, ненавидели и боялись, как змеи боятся сокола. Вайолет и Питера прозвали Чумой с Погремушкой. После всего случившегося мелкое терпеньице местных жителей лопнуло, а может они решили, что подвернулся удобный случай. Конечно, они всё отрицали, но в их руках ещё дымились факелы. А у меня во флигеле обнаружили целый арсенал, и меня бросили в застенок до суда.
