То была молодая медведица, как определил индеец, ловко орудуя топориком. Он отрубил лапы и связал их попарно. Передние отдал Степану, задние взвалил себе за спину. Медвежью печень Ке Шау Тин обернул тряпкой и спрятал за пазуху. Оставшуюся часть туши затолкал в глубь берлоги и завалил снегом, долго его притаптывая. Когда они отошли от коряги, на снегу не осталось ни капли крови.

— Не пропадет остальное мясо? — спросил Степан.

— Если мы останемся на старом месте, то завтра перенесем мясо к себе, — сказал оттава. — А если уйдем на новое место, то заберем с собой отсюда. Утром будет видно.

— Зачем тебе уходить на новое место?

— Здесь мы умрем, — просто ответил Ке Шау Тин. — Нет ружья, нет охоты. Нет охоты — нет еды.

— Тогда почему ты не ушел раньше?

— Доктор Фарбер не знает, куда я могу уйти. Он знает, что я жду его здесь. А теперь ты возьмешь его шкуры. И мы вместе с тобой пойдем на станцию. Я куплю новое ружье. И моя семья уйдет на новое место, поближе к родичам. Но, может быть, мы останемся здесь.

Ке Шау Тин свернул с тропинки, и Степан пошел за ним, полагая, что индеец выбрал более короткий путь для возвращения к стоянке. Но, пробравшись через густой невысокий ельник, они остановились перед небольшой круглой поляной. Среди мертвой осоки над снегом виднелись невысокие и узкие шалаши, крытые еловыми лапами. Их было, наверно, десятка два: четыре шалаша на ближнем краю, с десяток на дальнем, несколько посередине.

— Вот здесь остались все мои соседи, — сказал оттава. — Я хочу проститься с ними. И просить прощения у них. Их убила болезнь, которую принесли белые. Мы умеем лечить наши болезни, но против чужой у нас нет никаких средств. Наши ягоды, травы и кора бессильны против ваших недугов. Сначала у человека идет кровь из горла, потом он становится горячим, потом теряет слух, или зрение, или рассудок. А потом умирает. Муж моей сестры перерезал себе горло в самом начале болезни, потому что не хотел быть обузой. Он был хороший охотник и сильный человек. Я тоже болен, но не могу умереть, потому что надо спасать семью. Я ходил на почтовую станцию, чтобы обменять ондатровые шкуры на еду и патроны. Но по пути встретил скупщиков, и они угостили меня ромом. Я три дня пил. А когда очнулся, у меня уже не было ни шкур, ни ружья, ни капканов. Я слабый человек. Лучше бы я перерезал себе горло, а муж сестры остался бы жить. Скоро от нашего племени не останется ничего, кроме этих могил. Но и они исчезнут весной.

— Почему они исчезнут?

— Лед растает, и мертвецы опустятся в болото. Видишь эти шалаши, пустые? Я их приготовил для своей семьи. Боялся, что умру первым и дети не справятся. Но теперь я буду жить. Постой здесь, не ходи за мной.

Он обошел поляну по краю и остановился перед дальними могилами. Опустившись на колени, зачерпнул снег обеими руками и высыпал его поверх еловых стенок шалаша. Такой же обряд совершил оттава и перед всеми остальными могилами.

Вернувшись, он объявил:

— Родичи отпускают меня. Завтра мы уходим на новое место.

Подходя к стоянке, Степан издалека увидел высокий костер, который горел между палатками. Над костром на треноге висел котел, и старуха помешивала в нем длинной деревянной ложкой.

Отдав старухе печень, Ке Шау Тин сказал Степану:

— Сиди у огня. Жди меня. Мы с сыном принесем шкуры для доктора Фарбера.

— Зачем мне сидеть у огня? Нет, лучше я пойду с тобой, — решил Степан. — Я могу взять больше груза, чем твой сын.

— Ты оставляешь много следов, — сказал оттава. — Будет плохо, если по твоим следам чужие люди найдут мой сунжегвун.

— Твой — что?

— Сунжегвун. Место, где мы прячем шкуры. Стивен, ты первый раз в лесу?

— В этом лесу — да, первый раз. Ладно, я подожду тебя здесь, — неохотно согласился Гончар.

Он сидел у огня, глядя, как старуха режет печень на плоском камне. Пару кусочков она бросила лайкам, остальное бережно опустила в кипяток, после чего принялась подсыпать в котел какие-то ссохшиеся комки из двух тряпичных мешочков. Скоро от огня потянуло аппетитным паром.

Степан Гончар никогда еще не пробовал медвежатины, но слышал, что это мясо опасно есть из-за глистов. «Где, когда, от кого я это слышал? — подумал он. — Зачеркнем и забудем. Все это было не здесь и не сейчас. А здесь, в Небраске, я могу всю оставшуюся жизнь питаться одной медвежьей печенью. Вот уж не думал, что можно завалить настоящего медведя из дробовика. Понятное дело, выстрел в упор. Даже мозги разбросало. Наверно, индеец огорчился из-за этих мозгов. Наверно, это деликатес. Ничего, сойдет и печень. А в следующий раз буду стрелять уже с умом».

Он вдруг понял, что с этого случайного выстрела начинается новый отсчет времени и событий в его новой жизни. Первый доллар. Первый выстрел. Первый медведь.

«Не знаю, что будет дальше, но начало мне нравится», — решил Степан Гончар.

Все могло бы повернуться иначе, если бы Степана не сморил сон. Старуха в очередной раз помешала ложкой варево, а потом подсыпала в котел сушеных ягод. «Вкусно пахнет», — подумал Гончар, опуская потяжелевшую голову на колени. А в следующую секунду он вдруг обнаружил себя лежащим на снегу в обнимку с дробовиком.

Старуху потрепала его по плечу и что-то сказала на своем языке, в котором не было ни одного знакомого Гончару звука. Но ее палец показывал на вигвам, и Степан все понял. Он кивнул и побрел к палатке. Дети закопошились, уступая ему место, и он повалился между ними на шкуры. Странное дело, теперь он не замечал никаких неприятных запахов. Ему даже нравилось, как остро пахнет бурая свалявшаяся шерсть старого одеяла, которым он укрылся.

Его разбудили голоса, которые показались знакомыми. Степан прислушался и понял, что возле вигвама появились новые люди. И один из них — тот самый Сиплый, который так невежливо обошелся с Гончаром ночью на перевале.

— Почему ты не продашь мне шкуры, Кеш? — спрашивал Сиплый.

— Я уже говорил тебе, — отвечал оттава. — Эти бобры принадлежат доктору Фарберу.

— Его здесь нет. Я пришел первым. Значит, я имею право купить их у тебя.

— Доктор Фарбер уже купил их.

— Что ты заладил одно и то же! Доктор Фарбер, доктор Фарбер! Я заплачу тебе настоящими деньгами, а не бумажками.

— Заплати кому-нибудь другому. За болотом стоят оджибвеи, у них тоже есть бобры.

— Но мне нужны твои.

Степан Гончар приподнялся на локте, пытаясь встать, но чья-то рука удержала его. Оглянувшись, он увидел рядом с собой девушку. Он и не замечал ее до сих пор под ворохом одеял. Она отрицательно помотала головой и приложила ладонь к губам. Гончар кивнул, поняв, что от него требуют тишины. Но все же подобрался к выходу и осторожно оттянул полог, заглядывая в щель.

Ке Шау Тин стоял между двумя всадниками, держа на плече связку блестящих черных шкурок. Лошади, одна черная, другая серая, нетерпеливо переступали, выдыхая струи пара, и теснили его к костру. Оба всадника держали винтовки поперек седел. Один из них говорил с индейцем, а второй настороженно оглядывался по сторонам.

— Ладно, краснокожий, я вижу, что ты уперся и не уступишь, — говорил Сиплый. — Эти шкуры ты приготовил для Фарбера. Черт с ним. Но остальные ты продашь мне. Договорились?

— У меня нет других бобров.

— Ты уверен? А если поискать? Поищи в своих палатках, может быть, найдется связка или две? Я хорошо заплачу, не сомневайся.

— У меня нет других бобров, — устало повторил Ке Шау Тин, бросив связку на снег и наступив на нее.

— Ты уверен? Это точно? Слышишь, Гомес, это последняя связка. Разве мы можем уйти без нее? — Сиплый уже держал винтовку в руке, стволом вниз.

Его спутник ответил:

— Нет. Не можем.

Их голоса звучали спокойно и негромко, но Степану стало не по себе. «Когда двое вооруженных мужчин хотят отобрать у одного безоружного связку бобровых шкур, то не знаю, как по-американски, но по-русски это называется ограбление. Надо бы отшить этих уродов, — подумал Степан Гончар, пытаясь нащупать дробовик. — Только как это сделать? Может быть, у них тут принято вести деловые переговоры в такой манере? Вон, старуха даже головы не поднимает, все колдует над котелком. И Кеш стоит спокойно. Он или слишком крутой, или просто цену набивает своим бобрам. Черт, но если они заберут шкуры, я останусь без заработка».