Тебе У меня есть щемящее, щемящее чувство, что вселенная, в которой я обитаю, много раньше твоей может быть разрушена. Никто не спрашивал – так уж вышло, ты же да не останься одна и грустна – море нежности из берегов не вышло. Тем уже, что случилась ты у меня, век мой оправдан, свят и солнцем пронизан, и я перед ним смиренно склоняюсь. Спокойно протягиваю смерти руку, ведь наша близость близкого ближе, что всё одно исключит любую разлуку. «Твои слова меня…» Твои слова меня влекут, словно волны, вплавь в мистическом свете Луны – в них весомость, в них невесомость, и память скользит вдоль ресниц снежной совой, я застыл на месте, а ты меня несешь и несешь еще и еще… Твои слова меня обжигают, как клекот поленьев иззябшие руки решившего клясться, отогревают их для восхожденья, сдирания кожи, я должен быть на вершине, где встала, лавиной застыв, и зовешь, и зовешь еще и еще… Твои слова меня ранят, словно шипы ладонь без перчатки, я бьюсь о них птичьей грудью жемчужной, скоро по ней прольется оранжевый жемчуг, ведь слова эти рвут, продираясь к кровному братству, пожалуйста, рви меня, рви еще, и еще, и еще… Но глубже всего пред тобой меня заставляет склониться до самой земли та тишина между слов, та нагота между слов и то, что позволено мне в обнаженности этой до боли счастливой застыть, ожидая – что же еще, что еще и что еще… Богам трудно общаться с людьми без посредника: у нас слишком разные системы отсчета. К тому же боги стремятся сказать всё сразу, не указывая адресата. Вот и садился один человек каждое утро к окну, и, раскрыв школьную тетрадь в клеточку, приступал к расшифровке высочайших посланий, пытаясь понять, что именно адресовано нам, а что – Альфе Центавра. Как всякому истинному ученому, Ояру присуща мягкость, граничащая с гетевским всепрощением («тот, кто нас однажды понял, сможет нас простить»). Это не ложно понятая объективность, а результат необходимого остранения объекта изучения. Поэтому даже категорический императив преподносится им в форме напоминания. Впрочем, за это отчуждение от других в конце концов приходится платить – отчуждением от себя самого… Си минор Si minors, 1982 «Хоть бык недоенный ревет…» Хоть бык недоенный ревет. Хоть ноги обжигает лед. Хоть мрак смел в сердце окопаться. Хоть точит слезы береста. Хоть точит лясы высота. Хоть враг мой сел со мной брататься. Хоть губы и сулят приют, но руки плоть пустую пьют, хоть не стремятся опускаться. Хоть смерть и та у нас одна. Хоть жизнь на век лишь раз дана. Осмелюсь я не испугаться. Доброе утро
Здорово, река! Здорово, коряга старая! Здравствуй, в реке не живущий рак! К лицу ли мне, темному, ясное завтра? Я пока еще сумеречен. Я не знаю пока. Еще не отдраена вчерашняя копоть, еще не вычищен дорожный плащ, еще по-прежнему плачут недавнишние сироты… Я пока что сегодняшний и вчерашний. Оттого я так рано поднялся прибраться во вчера и в сегодня, что бы в мое время поспеть вовремя. Время не знает жалости. Время карает своих должников. «Кто рано встает, тому Бог дает…» Кто рано встает, тому Бог дает. Этой ранью ты и сам ранний. Этой ранью ты и сам светом ранен. Затянувшийся было век всё тот же, но подтянут и весь на грани. Смерти нет. Ели пахнут свадебными венками, и лаской сочится утренний дождь. Встречайся с собой лишь ранней ранью в тиши, чтобы не изувечить, не проворонить, не выплеснуть вместе с пеной. Такой покой ранней ранью на почте души, хотя уже распакованы письма иных вселенных. Разденем еще одну Разденем еще одну осень, посмотрим, что там внутри. Голубые мечты. Голубые тетради. Опять пора в школу? Голубое небо. Разве я там еще не был? Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». |
