Шумит трава, ликует небосвод… Шумит трава. Ликует небосвод. И собран хлеб, и сорван плод. Во всем величие, уверенность и сила. И там, у горизонта, вдалеке, Они стоят, рука в руке, Мать и отец единственного сына. Всему предел. И детству есть предел. И он уходит. На переднем плане Шумит трава, и дом, под солнцем бел, И ставни настежь… Каждый день из года в год… Каждый день из года в год Начинается надеждой, И разбросанной одеждой Первых утренних забот. Кто-то по двору идет, Слышен звон ведра пустого… Начинается с простого Каждый день из года в год. На беду, живу не так. На беду, томленье словом. Словом, я разочарован, И все это не пустяк. Как же быть на свете белом? Жить в колючей пустоте? Что-то знать и что-то делать, Говорить слова не те? Нищий По вагонам ходит нищий: В сапогах и телогрейке. Милосердие он ищет, Собирает по копейке. Все, что в кепку ему бросят, Принимает он поклоном. И отсвечивает осень Медяков его зеленым. Вот он спит в пространстве душном На вагонной длинной лавке – В кепке рядышком полушки, Будто карточные ставки. Бог, зачем у двери Рая Он нашел свое жильё, По копейке собирая Милосердие твоё? Как губка, вечер влажен… Как губка, вечер влажен, Он радостью несмелой Стучится в окна ваши, Воркует голубем белым, Звенит звонком трамвайным, Шуршит листвою вишен. Всемировой дневальный, Он на дежурство вышел. И вот как в детстве, снова Вы не стыдитесь верить, Что вы всему основа, Что вами дышит Время. Застенчивое чудо, Как губка, вечер влажен! И кто мы есть? Откуда? Какое Слово скажем? Из книги «Голос дудочки тростниковой» (2012 г.) В жизни глупой и бестолковой, Постоянно сбиваясь с ног, Пенье дудочки тростниковой Я сквозь шум различить не смог. Александр Галич Что почести, что юность, что свобода Пред милой гостьей с дудочкой в руке. Анна Ахматова Поэзия Где быт, суета и короста Привычек оставили след, В сетях своего благородства Живет, задыхаясь, поэт. В помятом камзоле, при шпаге Сидит за столом, одинок, И мысли его на бумаге Острей, чем у шпаги клинок. Пусть мимо грохочет эпоха, Варганя делишки свои, И с некою долей подвоха Молчат за окном соловьи, Но там, в несгорающей выси Другой на события взгляд – Там звезды рождаются мыслью И буквами в небе горят. Беззвучно в мерцающей бездне, Послушны игре волшебства, Сплетаются звезды в созвездья – За буквою буква – в слова. И стих, бесконечный и тонкий, Бежит за строкою строка, Как будто бы острой иголкой Незримая пишет рука. Так вот почему ты такая, Поэзия! Вот почему Мы долго глядим, не мигая, В бескрайнюю звездную тьму! И, бредя заведомым раем, Мы знаем уже навсегда Какую мы книгу читаем, Где каждая буква – звезда. Памяти австрийской империи Говорящий безупречно по-немецки господин Коротает поздний вечер, он несчастен, он один, Его усики, как спицы или стрелки у часов, У него глаза лисицы, в сердце – дверка на засов. Нет, ему не улыбнуться: трость, перчатки, котелок, Чашка чая, торт на блюдце, очень медленный глоток. Ах, Богемия, ах, горы, далеко до Мировой, В город Вену мчит нас скорый, бьет на стыках чардаш свой. Нет войны еще в помине, нет обстрелов и смертей. В ресторане сумрак синий, скука, несколько гостей. В красных розах занавески, в канделябрах свечек воск… Будет Прага петь по-чешски, отряхнув немецкий лоск, Будет Лемберг [1] герб орлиный крыть с холопской прямотой, Будут горы Буковины под румынскою пятой. Но еще беда не близко, далеко еще беда… Ночь империи Австрийской. Скоро Вена, господа! 5 ноября 2010 г. Корея. 1946 год Молился утром божеству в домашнем храме, Смотрел на солнечный восход, что цвета сдобы, Ел сыр соленый, запевал его водою, Той, что ручьем журчит в саду под камнем серым. Вы говорите, что все дни приходят сами, Он говорил: «Совсем не так, есть смысл особый В приходе каждого, когда, взмахнув рукою, Вы зажигаете рассвет в порыве веры». И жизнь прошла его. Посередине сада У самого ручья весной его убили. Там птицы выводили свои трели, Там пел ручей, весенней песне вторя. Он был убит юнцом из Ленинграда, Когда войска советские входили. Случилось это, кажется, в апреле, В тот год разлада, ужасов и горя. Молился утром божеству в домашнем храме, Смотрел на солнечный восход, что цвета сдобы, Ел сыр, который делаем мы сами Особым образом всегда и в день особый. Он говорил, что всё взаимосвязно, И тот рассвет не просто так сгорает, «Смотрите», – говорил он, – «он же разный, И каждый раз другое означает». Его убили утром на рассвете. И птицы пели, и ручей струился. Солдаты необстрелянные – дети Его убили. Он не защитился. Молился божеству в домашнем храме, Пил из ручья, ел сыр священный с нами И говорил всегда перед едою: «Наш мир велик – я ничего не стою». И был убит он утром на рассвете, И мир подлунный это не заметил. Случилось это, кажется, в апреле. Его слова познать мы не сумели. 22 ноября 2010 г. |
