Несонеты (1982–2000) Значит, так тому и быть. Но все время только мимо Не лететь нам и не плыть. Будет все у нас, как надо, Через день, неделю, час. Приготовьтесь для парада. Туш, маэстро! Это нас. ПРОЩАНИЕ С ПОЭЗИЕЙ (несонет Вступительный) Пропеллеры, продюсеры, прогнозы, Прожекторы, пропажи, провода, Продукт, пробег, проступок… Прозы, прозы! Прощай, Про Жизнь, Про Вечность, Про Всегда! Гуляет гул. Гудит гудок: «Гуманность». Гуляки-гусляры гурьбой, гурьбой. Губами губят гурии гурмана. Гурман гусарствует губой. До истины доскачут донкихоты. До «До-ре-ми», до «Дважды два», до «О!». Доверчивые доблести до рвоты. До неприличия доступное добро. Поэзия! По сути побирушка! Пойдем по свету? Под руку пойдем? Порадуемся полночью подушкам? Попойкам поздним? Порох подожжем? Прогульщики, пропойцы, прохиндеи, Прочувствуй, проповедуй, просвети, Про хорошо, про плохо, про идеи… Прощай. Прощаемся. Прости. Несонет банковский двойной Бабочки-стрекозы в банке проживают И свою свободу с детства уважают. Подмигните левым, подмигните правым – Все равно не быть вам в разговоре правым. Скользкая свобода городского банка! Каждый шаг налево минимум как банка. В каждой завитушке подписи суровой Столько наслажденья, не опишешь словом. Вот сосед, вскочивши, полетел под кровы, Знать, его платежки к выходу готовы. Ах, какое счастье управлять делами! Бабочки-стрекозы, я парю меж вами. Бабочки-стрекозы, я парю меж вами. Ах, какое счастье управлять делами! Знать, его платежки к выходу готовы, Коль сосед, вскочивши, полетел под кровы. Столько наслажденья, не опишешь словом, В каждой завитушке подписи суровой! Ну а шаг налево минимум как банка: Скользкая свобода городского банка! Все равно не быть вам в разговоре правым, Подмигните левым, подмигните правым. И свою свободу с детства уважают, Бабочки-стрекозы в банке проживают… Несонет воздушный Гуляющий по улице пижон Совсем не лезет на рожон, Но улыбается открыто и упрямо. Ах, загляденье прямо! А рядом – ну пузыри земли – Вся улица заполнена людьми, Которым наплевать на галстук и пиджак двубортный… Мой дорогой, счастливый и свободный, Зачем тебе журнальная причуда, Вся эта ловкость заграничного прикида, Когда эстетство не востребовано покуда И экзотично, как испанская коррида? «Простите, разрешите прикурить…» Вот мы с тобой и встретились на миг. Бери огонь, известный нам из книг Как дар богов, и дай нам долго быть, Всевышний, между Солнцем и Землей! Пари, мой друг! А я уж за тобой! Несонет украинский Гиперинфляционные процессы, И в семье по мелочи эксцессы… Падают объемы, плачут скопидомы, Под шумок знакомый строятся хоромы. А правитель шаткий – точный Муссолини, Дует в щеки ветер, гнет пол дюжин линий, И за что схватиться, в сущности, не зная, Все поет народу: «Нам страна родная…». Вот уже шахтеры, почесав в затылке, Лезут с кулаками – джины из бутылки. Вот уже «баксеры», баксы прикарманив, Подались под крылья бельгий и германий. А осенний ветер Все под куртку метит… И бежит прохожий В дом холодный свой. Ах, как стало жутко жить на белом свете, Как озноб по коже, Господи ты мой! Несонет пронзительный Он родился во вторник, а умер в среду. Между вторником и средой прошло Сорок два года. К обеду Его сожгли. Четырнадцать было его число. И это называлась жизнь: учеба; Манипулирование локтями от рожденья до гроба; Опять учеба, теперь в уменье удержаться на плаву; Дежурные болезни и последняя не ко двору; Семья, в своем многообразии проблем; Источники дохода от работы до дела И делишек; несколько тем, Приносящих наличные; и она, ценитель его тела, Разделяющая с ним изюминку бытия По вторникам; струя Чистого воздуха в нашей атмосфере – Коллекционирование марок; по мере Прихода зеленых покупка чего-то такого, Японского и американского производства, Более шикарной модели, чем у соседей; последнее слово В этом вопросе – Тайёта-Карина, цвета без жлобства. И вот его нет. Поминки. Воспоминания пришедших, Желающих вспомнить. Черешни После водки. Наступающее лето Постаралось и на это. А в сущности все это так нелепо… Несонет со слезой Где ряды торговли были, Грустно бегают собаки. Все продали и пропили, И уехали поляки. Местечковые евреи Здесь нечесаны, небриты. В бакалее, как в музее, Под стеклом лежат бисквиты. Сорок долларов зарплата. Карты в номерах и кости. И совсем не виновата Та, что хочет сразу в гости. Этот город на границе, Вспоминаемый не часто, – Одинокий выкрик птицы, На одежде капля масла. Было Господу угодно – В раз последний – знаем это – Всех созвать нас в город Гродно, Разбросав потом по свету. |
