– Это же моя дочь! Плод непорочной любви…

– Так на дочерей не смотрят…

На следующий день они улетели в Усть-Кут. Она решила ехать в Москву поездом – «пятьсот весёлым». Была ровна, даже внимательна, сказала о совершённом с сожалением:

– Видишь, как получилось. Ты в своих чувствах человек свободный. Надо было сказать мне честно, что у тебя тут любовь …

Он убедительно и много говорил ей вчера о том, что никакой любви, кроме как к ней, у него нет и не было, что он не видел никакой девушки на реке и потому не мог как-то особенно смотреть на неё. Ни одному слову не поверила. А когда напомнил, как счастливо жили долгих сорок дней в зимовье, горько сказала: «Сороковины любви».

– Ты когда собираешься возвращаться в Москву?

Он поспешил ответить:

– Сейчас, с тобою. Успею взять билет, барахлишко ребята перешлют. Бегу в кассу, ещё не поздно.

– Поздно… Тебе необходимо остаться тут. – Улыбнулась: – Насовсем…

Прощаясь, вдруг поцеловала и шутливо:

– В любви нельзя разрываться пополам. Любовь – воссоединение двух половинок – так говорят….

Она махала ему из окна. Он шёл за вагоном, убыстряя шаг, потом бежал, потом спрыгнул с платформы, но отставал, отставал неудержимо…

Вечером отмечали уход командира лётного отряда Володи Толбатова в отпуск. Поначалу было много народа и очень шумно. Потом остались вдвоём.

Пили спирт, закусывая вяленым тайменем, медленно, но глубоко хмелели. Володя говорил:

– Конечно, она женщина шикарная. Мечта! Красивая, аж смотреть больно! Как на солнце. Я тебя понимаю, такую потерять – сквозная дыра в сердце… Я тебя понимаю! Но ты, ты тоже не в помойке найденный! Ты мужик во какой! Ты для женщин хлеб пашынычный, из печи вынутый….

Выпили по стакану, закусывать не стали. Он замотал головой, ударил кулаком в стол:

– Вахломон я! Бродяга! Куда мне до неё! Но ведь люблю, понимаешь, только её люблю! И она меня любила! Любила! – снова грохнул кулаком в стол. – И вдруг, в морду! И в грязь! За что?!

Снова опрокинули по стакану. Володя резонно заметил:

– Ревность, ясное дело! Значит любит…

– К кому ревность?! Я её только и видел, я на неё как на святую молился, глаз не отрывая. К девушке приревновала, понимаешь! Почти к ребёнку… Она мне в дочки годится!

– Кто? – спросил Володя…

– Да не знаю я, кто… Не видел. Не смотрел я на эту девушку… А она меня к ней вытолкнула в шею… Понимаешь! Говорит, у меня с ней любовь. Я что, растлитель что ли?! Там на гальке десятиклассники кучковались… Я что, растлитель малолетних?!

– Сам ты малолетний, – вдруг рассердился Володя. – Наши сибирячки в шестнадцать лет в былое время рожали! Гляди, какой народ народили! Кондовый! Меня самого мать в неполных семнадцать на свет произвела. Малолетняя!.. А я – вот он!

Был Володя могуч и красив телом, бесстрашен и ловок, широк душою. И лётчик от Бога. С чего расширепился!

– Сибирячка, особливо наша – северяночка, в восемнадцать лет – ягода спелая…. Спелая!..

– И ты туда же! И ты заодно с Ней. Не любил я и не люблю никакую северяночку – ягоду спелую….

– Потому и дурак! Полюби, пока не поздно. Сватай любую, за тебя любую ягоду отдадут! Ты – во мужик! Это я говорю – Володя Толбатов!..

Оба были пьяны, но всё ещё крепки на голову.

Через час Он, обнимая друга, говорил убеждённо:

– Точка! Брошу всё, женюсь на тунгусочке, северяночке. Построю дом, нарожу детей… Много…

– Много не надо, – возражал Володя.

– Почему?

– Их кормить надо, ростить… Ты на ком женишься? К которой тебя приревновала?

– Ага!

– Которая в синем купальничке?

– Ага!

– Она чья?

– Не знаю…

– Узнаем…

– А за меня её выдадут?

– Однозначно….

Таймень был съеден, спирт выпит.

На следующий день Он улетел в Северо-Байкальскую горную страну, куда собирались полететь с Ней. Почти месяц бродил с поисковиками-геологами по диким кручам, жил на высоком плато, где разряжённый воздух свинцово отяжелял голову, замедляя кровоток, награждая бессонницей. Перенёс горную болезнь и, оказавшись с двумя поисковиками в теснине горной реки, чуть было не погиб на её порогах. И всё это время ни о чём не мог думать, кроме как о Ней, так внезапно и глупо отринувшей его любовь. Он ни разу не вспомнил о том хмельном решении «бросить всё и жениться на тунгусочке». Но однажды на берегу бешеной реки в тополях, тут деревья были в два обхвата, стройные и высокие, увидел на галечной россыпи Белую девушку. Ту, что являлась в долгих таёжных странствиях, в любую пору дальнего пути. Она сторожко входила в реку, и белое, озарённое тихим светом тело было облачено в синий купальник с красно-белой оторочкой…

…Их вывозил из той речной теснины Володя Толбатов. При встрече крепко обнялись, и Володя сказал.

– Ну и везучий ты, дружище! Районное начальство приняло решение выделить тебе участок для строительства дома на твоём любимом Камешке. Стройматериалами помогут. А у меня есть шабаши-умельцы – возведут жило в месяц!

Тот хмельной разговор для друга не был пьяным бредом. Давняя мечта обрести свой дом над Рекою становилась явью.

Самолёт из Иркутска в посёлок делал промежуточную посадку в Киренске. Свободных мест не было. Но Володя договорился по радиосвязи с командиром корабля.

– Тебя возьмут на борт! Замётано. Дежурная на посадке в курсе, в кассе дадут билет без места, заказан на твоё имя. А я полетел в горы, вытаскивать геологов…

Рейсовый в Киренске делал дозаправку, пассажиров попросили пройти в аэровокзал. Он стоял чуть поодаль от входа и смотрел, как те пересекают бетонную площадку. Многие были знакомы, но никто не обратил на него внимания. И вдруг в этой толпе он увидел девушку в лёгком светлом платье и узнал её.

Она не была похожа на ту девочку в лодке и на весёлую озорную с солнечными пяточкам, игравшую с ним в реке. Но это была она. Он осознал это разумом, но более – сердцем. И вдруг понял, что в тот злополучный вечер смотрел только на неё… Но, отрицая это, не лгал, потому что видел тогда Реку, превращающуюся в Девушку… Мечту всей жизни….

Она прошла рядом, мельком взглянула… И не узнала…

В тот же день Он улетел в Москву…

По ягоду

Эта история произошла давно. В самые первые годы моего странствования по Сибири. Теперь, оглядываясь на пережитое, удивляюсь той беспечности, тому безрассудству, которое владело мной тогда.

Родившийся в Среднерусье, в самом его центре, прожив до двадцати с лишним лет в подмосковных весях, я, впервые попав в таёжные дебри, принял их так, словно и не желал для себя иного места на земле.

Тайга, тогда дремучая и дикая, не пугала, но манила к себе, звала. И, подчиняясь этому зову, видя вокруг только доброе, только великий простор, великую свободу и радость, я постоянно впутывался в рискованные предприятия, в которых и бывалый таёжник повременит участвовать.

Я бездумно шёл на охоту за медведем, не удосужившись даже пристрелять чужое ружьишко. Своего тогда не было, но всегда находились отчаянные и добрые души, которые всем поделятся, только поддержи их в каком-либо рискованном начинании.

И даже стрелял по зверю, не будучи уверенным, что попаду.

Случалось, что выдавал себя за бывалого и удачливого таёжника, сам организовывал охоты, в которых на поверку оказывалось, что ни один из нас даже приблизительно не знает, что и как надо делать на промысле.

Однажды компанией, в которой каждый такой же знаток и следопыт, мы проблуждали по тайге пять долгих дней без еды. И приготовились уже принять неминуемую смерть, когда нас обнаружил почти слепой и глуховатый мужичишка. Он вышел из таёжной дебри без собак, без какого-либо оружия, удивив предложением:

– Чё, ребятки, тудока разлеглися. Айдате до избы.

Оказалось, что все пять дней толкались мы вокруг села, из которого вышли на охоту. И все эти дни нас слышали и видели местные люди, гадая, зачем это потребовалось «экспедиторам» шастать столько дён вокруг села, ночевать в тайге и не по делу булгачиться.