А Девочка, явно для него, вдруг кинулась на воду и легко поплыла с мелководья на глубину, показывая, как хорошо и красиво научилась плавать уже этим летом.

Он вошёл в реку, любуясь Девочкой, но и страшась за неё. Река была такой огромной, такой необузданно сильной, а девочка такой маленькой и беззащитной… Тельце её, безукоризненно выявленное от головы до солнечных пяточек, словно бы парило над водою – так необыкновенно было бело оно – лучик вечного света.

Страхи были напрасны. Разумный ребёнок, показав, на что способен, уже возвращался к мелководью. И там, присев на дно, так, что над водой было видно только её личико, снова помахала ладошкой. И он помахал ей на плаву, удаляясь от берега к стрежню. Скоро течение подхватило его большое тело и понесло вниз, силясь выкинуть прочь из глубокого улова на кипящую пеною шиверу.

Когда он, немного уставший в борениях с Рекою, подплыл к гальке, в воде была одна только Девочка. Ему показалось, что она ждала его возвращения и беспокоилась о нём. Показалось? Или так хотелось думать?

По-прежнему на жарком припёке «торговали дрожжами» мальчишки, подружки, натянув на мокрые тельца платьица, сосредоточенно и упорно ловили трусиками стайки рыбьих малявок, а Девочка всё никак не могла расстаться с Рекою. Они играли друг с другом: большая Река и маленькая девочка с солнечными пяточками, то и дело взмывавшими над водою. И ему вдруг захотелось коснуться этих пяточек, пощекотать их в воде и самому кинуться, заслепясь, в её и своё детство. Он ощутил себя мальчишкой на далёких речных мелях детства, услышал визг, смех, радостную кутерьму плещущихся в реке сверстников и сверстниц, их бесконечные игры, подныривания и догонялки, деланный страх девчонок, когда удавалось какую-нибудь из них под водою ухватить за ногу и, не успев унырнуть, получить пяткой по носу…

Детство вернулось к нему, Девочка поняла это и приняла игру. Он изображал из себя большое речное чудовище, плюхался на мелководье, нырял в глубину, догонял добычу и, конечно, не мог догнать. И только порою пальцы его целомудренно ловили два крохотных солнышка – две детские пяточки. И тогда Девочке по-настоящему было страшно. Но страх этот мгновенно становился радостью, и звонкий смех мчался над галькой в полуденном зное и упадал в близкий таёжный колок, эхом проносился над речной излукой, звенел и рассыпался в солнечной пустоте обезлюдевшего села.

Коротенькое детство длилось бесконечно долго…

3.

Отрочество

Она пришла встречать рейсовый самолёт задолго до посадки. В этом не было ничего необычного. С прилёта сюда первого крохотного «Як-двенадцатого» жители собирались на таёжную поляну на окраине села встречать каждый самолёт. Это стало традицией. Поляна давно превратилась в широкую и долгую посадочную полосу. Рядом с крохотным рубленным двухэтажным теремком радиостанции в молодом сосновом подборье появилось несколько новых зданий, и место это стало называться солидно – аэропорт. Появились особые правила и запреты… Но всё так же, как в пору первых прилётов, сходились сюда люди, как на праздник.

О том, что Он прилетит рейсовым из Иркутска, Девочка узнала ещё два дня назад. Об этом сказал отец и посетовал, что не сможет встретить – срочные и неотложные оказались дела в тайге. В их семье нередко вспоминали о нём, читали и обсуждали новые его книги, хранили их в семейной библиотеке. Он накоротке при каждом приезде бывал в их доме, дружил с отцом, светло и трогательно почитал маму. Но так получилось, что за семь лет, минувших с их купания на гальке, они близко не видели друг друга. И теперь Девочка решила встретить его сама и пригласить в гости.

Ей было четырнадцать. В то солнечное утро она проснулась с ощущением чего-то необыкновенно нового, светлого и нежного в ней, чего никогда не знала. Медленно вступали в права колдовские белые ночи, белыми от цветения черёмух стали заречные наволоки в отцовских охотничьих угодьях и вокруг села, дружно высыпали на заливные зелёные поймы жарки, а река, всё ещё полноводная, осветлела и, если долго глядеть вслед уходящей воде, становилась белой-белой…

Девочка лежала в постели, ставшей вдруг такой тесной, и слушала то несказанно нежное, что пробудило её. В доме никого не было – брат с отцом ещё вчера уплыли в зимовьё, мама ушла на работу, закончились занятия в школе, и можно было понежиться в постели, тихонечко подремать, да вдруг заснуть самым счастливым, самым сладким сном после первого пробуждения. Но она не стала нежиться, дремать и засыпать, выпрыгнула из постели и в одной ночной рубашке выбежала на волю. Тесовые, всё ещё прохладные после ночи мостки ожигали ступни, росный холодок бесстыдно щекотал ноги и уже касался пахов, когда она забежала в баню. Тут было тепло и домовито, терпкий древесный дух исходил от стен, всё ещё сочила чистый жар каменка, и речная вода темнела в бочке прохладным оком… Сумеречно, но покойно было вокруг и защищённо. Она сняла рубашку, и в бане мгновенно стало светло от её нагого тела, словно бы излучавшего вечный Свет. Уже не девочка, не подросток, но ещё и не девушка, поливала себя из большого ковша, касаясь маленькими ладошками так талантливо определившихся бёдер, тоненькой талии, тайн девственной упругости, и двух малых холмиков, с определившимися на них двумя ягодками… Она долго умывала лицо, необычайно красиво вылепленный высокий лоб, глаза, чуть-чуть в такую модную теперь миндалинку, крохотные уши с крохотными камешками первых «взрослых» серёжек и ставшую вдруг нынче гордой шею. И вся её красота и свежесть, вся беспорочность и чистота обрели имя, древнее, как её род, как земля родины, как великая их Река, – отроковица… И это древнее вдруг сопряглось с такими знакомыми и близкими словами: птица, синица, зарница, родница, родиться…

Дома она надела новенькое светлое платье с коротенькими рукавами, белые носочки с красным прошивом, праздничные босоножки. Волосы, давно потемневшие, ставшие почти чёрными, собрала в одну косу, по плечу и груди – в пояс. И пошла в аэропорт.

Он прилетел не один. С ним была женщина, не молодая, но очень красивая, как ей показалось. Они спускались по трапу, и Он поддерживал женщину за руку настороженно и любовно. «Это его жена, – решила Девочка, – и он её очень любит». И вдруг ей до нестерпимости захотелось, чтобы Он был её отцом. Это желание ничуть не умаляло большой дочерней любви к своему отцу, который пуще всего на свете обожал и любил её. Но она не хотела терять того всё ещё не осознанного чувства, которое так давно и так тайно возникло к этому человеку. На миг вспомнилось ей далёкое, как Он берёт её на руки и несёт на берег. Сильные руки его вспомнились. И ещё – как играет с ней на реке, ловит её за ноги, а ей так страшно и так радостно, и так счастливо оттого, что играет он только с ней, а все девчонки и даже мальчишки завидуют…

Девочка постеснялась подойти к ним и пригласить в гости тут, прилюдно. Но она знала, что Он обязательно пойдёт к реке, к той гальке, к тому спуску, на котором она встретит его.

Туда и направилась из аэропорта, воображая их встречу. Она поздоровается по-взрослому, спросит о том, как долетели, пригласит в гости и ещё поговорит о многом. О чём? Она пока не знала…

Они шли к реке, счастливые и весёлые, он держал женщину за руку, за самые кончики пальцев, что-то рассказывал. И любил, любил её и всё вокруг восторженными глазами. Теперь Девочка видела только его одного, и только его лицо и глаза. Они поравнялись, и она поздоровалась, всем светом своим, всей чистотою. Он ответил, улыбнулся и … не узнал.

То, что происходило дальше, девочка не могла знать. Но видела, что женщина дважды оборачивалась, смотрела на неё весело и внимательно, что-то говорила ему.

– Это твоя? – спросила весело, как бы в шутку, но и серьёзно.

– Кто «твоя»? – не понял он.

– Девочка.

– Почему моя?

– Твоя дочка, – пояснила и оглянулась.

Девочка всё ещё смотрела на него не отрывая глаз. Он понял шутку и подтвердил: