– Конечно моя. Плод первой непорочной любви моей…
– У тебя их много?
– Кого?
– Детей конечно.
– Не много. Она – единственная. – И только теперь оглянулся.
Девочка всё ещё стояла на высоком берегу спуска к галечным россыпям, но смотрела не на него – на Реку. На гальку, на тихую и глубокую заводь, на пенные буруны стремительной шиверы и дальше – за таёжные берега и могучие выходы скал, по– местному – меги, в ту даль и радость тихого рождества и короткого детства. Он узнал её и не мог больше шутить. Но повторил серьёзно: «Да, моя. Плод первой непорочной любви моей»…
Белая девушка
Три года спустя они снова прилетели вместе. На Реке стояла высокая, но уже чистая полая вода. Буйствовали белые ночи, и в таёжных крепях стонали от любви медведи. В зимовьё Брусья приплыли вдвоём. Он вёл лодку знаемо и свободно. Ей это нравилось, она гордилась им, бывалым таёжником, настоящим мужчиной…
Он гордился ею! Ни минуты не размышляла, когда предложил уехать в дальнее зимовьё, в безлюдье и прожить там сколько захочется – месяц, два… Прожили ровно сорок дней. Потом она скажет: «сороковины любви». Удивительным было время: ни утра, ни дня, ни вечера – одна белая ночь… Окошко в зимовье завесили старенькой брезентухой, широкие нары он застелил таёжной прошлогодней травою и сухим крохким мхом. Она покрыла ложе ломкой льняной простынёю.
После жарких и всегда коротких мгновений близости подолгу недвижимо лежали рядом, со странным ощущением стыдливого восторга, стесняясь друг друга. Эта робкая стеснительность сопровождала их с первой встречи, но не мешала страстно любить друг друга. В нём была ещё и настороженность: кто-то в самый интимный миг распахнёт дверь – затворок в зимовьях нет – станет третьим, всегда лишним в тайне двоих. Такую же настороженность слышал в ней. Только поэтому они охотнее, чем надо было, оставляли ложе любви, выходили на высокий берег и, довольные «приличной близостью», обнявшись, глядели в Мир. Он был божественным.
Громадный белый купол неба опрокидывался в Реку, сливался с нею, увлекая за собой берега, тайгу, голые останцы ближних сопок, далёкий окоём и крохотное облачко – белого ангела – в самом зените… Нельзя понять, где сущий мир, где отражённый.
Однажды на их глазах из тёплого материнского чрева Реки возник сказочный таёжный остров с крутыми берегами и розовой отмелью посередине. Явившееся было таким живым, таким интимно прекрасным и чистым, тем, на что запрещал себе смотреть и видеть в их близости.… А тут вдруг открылось в ослепительной красоте и божественной откровенности.
– Красота! – сказала Она, а Он вздрогнул от мысли, что вдруг догадается, о чём только что думал. Покраснел. Она не догадалась, спросила: – Что же это может быть? Почему вдруг возник остров?
– Уходит полая вода, река обретает привычное русло…
– Сплаваем туда?
Он не стал заводить мотор, оттолкнул лодку от причала, сел на вёсла, и они поплыли к только что родившемуся острову. По мере приближения розовое, живое и нежное не исчезало.
Песчаная отмель оказалась сплошь засыпана розовым сердоликом и телесного цвета яшмой.
Дни проходили не в праздности, но в созерцании и осмыслении подаренного им Покоя, в необходимой работе. Он добывал хлеб насущный – ловил рыбу, стрельнул в первый же день крупного мясистого селезня, собирал в тайге и на калтусах прошлогоднюю, ничуть не повядшую ягоду, колол дрова для костра, складывая их в поленницу у стены зимовья. Она готовила еду, быстро освоив все хитрости таёжной кухни: запекала рыбу на рожнях, варила утиный бухлёр, пекла на углях лепёшки, мыла пол в зимовье, занималась постирушкой…
Никто и ничто не нарушало первобытного счастливого бытия. Вокруг царила звукота тишины, тревожимая их голосами да любовными стонами медведей, бродивших в поиске суженых в прибрежной тайболе, совсем рядом; и ещё – высоким покриком кедровок, звонкой стукотнёю чёрного дятла – желны…
Однажды с верховий на плёс вымахнула лодка. Сидевший в ней осадил скорость на самом стрежне, прокричал: «Вам телеграмма из Москвы. Всё в порядке!» – И лодка стремительно исчезла. Через три дня незнакомец, возвращаясь, заехал к ним, поднялся к зимовью с большим берестяным чуманом:
«Попотчуйтесь свежатинкой. Утром добыл»…
Сорок дней земной первобытной жизни! Сорок дней по течению ничем не замутнённой Реки. Позднее Она скажет: «Сороковины любви…»
Всё произошло внезапно и непостижимо глупо.
В посёлке у него было любимое место – могучий береговой мыс с несколькими раскидистыми соснами на оголовье и ровной площадкой, заросшей низкой жёсткой травою, малыми куртинками ягеля.
Живя в посёлке, Он почасту приходил туда, подолгу сидел в одиночестве. Там всегда хорошо думалось и мечталось. Давно тешил себя надеждой построить свой дом и приезжать сюда не наскоком, выкраивая время, но надолго. Охотиться, рыбачить, работать за столом в любую пору года. Место звалось в народе Второй Камешок. С него открывался как на ладони весь окрестный мир. С дремучим зелёным разливом тайги за Рекою, с рыжими пятнами сухих болот – калтусин, каплями озёр, голубыми жилками малых речушек, глубокой широтою стариц – душанов, с кипенью золототелого соснового бора на песчаных дюнах за крайними домами поселковых улиц. И, наконец, сама Река, распахнувшая в дальнюю даль два белых крыла невиданной птицы, словно бы вознесённой над землёю и парящей над нею.
В тот необыкновенно жаркий час, должный быть предвечерьем, они пришли на Камешок. Он и на минуту не оставлял её одну, были везде и всегда вместе. Вместе – самое главное в их любви….
Тут сладко пахло смолами, и возносившийся с Реки совсем лёгкий ветерок приносил прохладу и едва различимый, чуточку солоноватый запах большой воды.
Рядом, на гальке, весело и высоко звучали девичьи голоса, раздавался смех и плеск. Там собрались нынешние выпускники средней поселковой школы. Она смотрела на них, словно бы пытаясь найти кого-то ей знакомого.
Он смотрел на Реку, поражаясь белизною её лона. Только эта Река бывает в летнюю пору такой телесно-белой и живой.
Ему вспоминалась древняя эвенкийская легенда о превращении Белой девушки в реку, которая снова превращается в девушку, а та опять в реку. Происходит это каждый год в пору белых ночей, когда зацветают черёмухи. В долгих странствиях по таёжному безбрежию, в зимнюю и летнюю пору, то во сне, то наяву в коротких, а порою и долгих, всегда внезапных видениях возникала она, манящая и зовущая к себе, то за внезапно откинутым пологом чума, то бегущая рядом с нартами, то выходящая из тайги на берег, предлагая причалить лодку…
Белую девушку, превращающуюся в реку, он никогда не видел. Но очень хотел увидеть тогда на Камешке. Он глядел и глядел неотрывно на Реку, думая о том, что его судьба так странно, так мистически неразрывно связана с этой Рекою. И даже первая настоящая любовь к единственной на всём свете женщине связана теперь с нею…
– Пора и честь знать, пошли, – сказала Она иронично и чуточку раздражённо. Его удивила эта ирония и раздражение. Им было хорошо вдвоём, вместе, они так любят друг друга… Но по её лицу понял: вот сейчас, вот тут совершилось что-то несовместимое с их любовью…
Такое бывало в их отношениях… Сердце мгновенно наполнилось суетливым и мелким страхом:
– Что с тобой? – спросил.
– Со мной? Ничего… Всё хорошо… Просто надо собираться в дорогу.
Только через два дня они должны плыть в верховья Реки. Но Она сказала об этом так, будто отъезд должен произойти сегодня, сейчас…
Весь вечер была подчеркнуто спокойна и холодна. На попытку приласкать её ответила решительным запретом. Начала собираться в дорогу, складывая свои вещи отдельно. Он попытался выяснить, что произошло, но на его вопрос ответила своим вопросом:
– Ты почему так смотрел на ту девушку?
– Где? На какую девушку?..
– На реке… На девушку в синем купальнике…
Ему стало смешно и легко. Ни на какую девушку он не смотрел… Смотрел на Реку и думал о странных таёжных видениях. Вспомнив прошлое, пошутил:
